Джули Кларк - Последний рейс

– У тебя, наверное, времени вообще ни на что не хватает?

Келли улыбается.

– Я привыкла. Сколько себя помню, всегда работала. Да и график нормальный: рано утром в кафе, потом на занятия, вечерами и по выходным на банкетах. Коплю на квартиру. Сейчас мы живем у мамы, втроем уже тесновато.

Как мне хочется сказать ей, чтобы она не торопилась съезжать. Но тогда начнутся расспросы, и я закусываю губу.

Мы едем по кварталу, застроенному крошечными одноэтажными домиками, как две капли воды похожими на наш старый коттедж в Пенсильвании. Если немного прищуриться, то кажется, будто я вернулась домой. Когда мы сворачиваем на подъездную дорожку, Келли приглашает меня зайти.

Я замираю. Лучше мне остаться в машине: одно дело анонимно подработать официанткой, и совсем другое – лезть в семью Келли под чужим именем. Только отказ будет выглядеть странно.

К тому же мне совсем не хочется отказываться. Я сама удивлена, как сильно меня туда тянет: просто посидеть с живыми людьми на кухне и поболтать об искусстве – после стольких мучительных дней страха и одиночества.

– Я немного разбираюсь в живописи, – неожиданно для самой себя заявляю я. – И могу помочь.

– Мы рады любой помощи!

Внутри все так, как я и ожидала. Небольшая гостиная с диваном, креслом и телевизором. От нее к задней, приватной части дома со спальнями и ванной ведет короткий коридор. Сквозь открытую дверь видна кухня с обеденным столом, за которым сидят две школьницы. Все немного потертое и обшарпанное, хотя и вылизанное до блеска, прямо как у нас в старом доме. Вечерами все трое, наверное, собираются в гостиной, чтобы посмотреть телевизор: мама Келли отдыхает в кресле, а девочки валяются на диване, переплетя ноги, как когда-то мы с Вайолет.

Мама Келли готовит ужин, на плите что-то кипит и булькает, наполняя воздух ароматами шалфея и розмарина.

– Прости, мам, – подает голос одна из девочек, когда мы входим.

– Для начала не мешало бы поздороваться, – строго отчитывает ее Келли. – Это Ева.

– Здравствуй. Приятно познакомиться, – говорю я.

Хасинта улыбается. Она очень похожа на Келли: те же карие глаза и острые скулы.

– Здравствуйте.

– А это ее подруга Мэл.

Другая девочка поднимает руку в приветственном жесте и тут же поворачивается к Келли.

– Спасибо большое, что вернулись.

– Только ради тебя, – вздыхает Келли и кладет сверток на стол.

– Извини, это я виновата, надо было проверить до твоего отъезда, – вмешивается ее мать, бросая хмурый взгляд на Хасинту. – Она сказала, у нее все есть.

– Знакомься, Ева, это моя мама, Мэрилин, – представляет Келли.

Я сжимаюсь, готовясь, что та сейчас посмотрит на меня с подозрением и начнет задавать вопросы, но, к моему удивлению и счастью, она просто улыбается, вытирает руки о полотенце и пожимает мою ладонь.

– Здравствуйте.

Все-таки вера – удивительно сильная и заразительная штука. Мать не задумываясь приняла меня как Еву, поскольку Келли поверила в мою историю. Я смотрю на них, на этих двух женщин с непростыми судьбами, и физически ощущаю их связь, такую знакомую и близкую, словно старое любимое пальто. Оно окутывает, согревает, и мне становится так хорошо и уютно, что хочется сесть за их потертый стол и никуда больше не уходить.

– Какие картины выбрали для проекта? – обращаюсь я к девочкам.

Хасинта подвигает ко мне ноутбук, и я вижу на экране «Фальстарт» Джаспера Джонса и «Мальчика и собаку на пожаре» Жан-Мишеля Баския.

– Отличный выбор, – говорю я без тени лукавства. – Баския начинал как уличный художник. Рисовал граффити на домах Нью-Йорка, обличая социальную несправедливость, которую видел и от которой страдал сам. Именно благодаря ему данный жанр признали искусством.

– Мы что-то читали об этом, но в голове уже все перепуталось, – пожаловалась Хасинта. – Не проект, а наказание.

– Не забывайся, – предупреждает ее Мэрилин.

– Извини, ба. Ты сама посмотри, насколько картины разные. Сравнить их несложно, но как понять, что их сближает… Они же вообще не похожи. Ни капельки!

Я пододвигаю стул и усаживаюсь рядом с девочками. Стол под моими локтями слегка пошатывается, прямо как наш когда-то, – видимо, пол неровный.

– Не зацикливайтесь на изображении, – советую я. – В искусстве главное – эмоции. Попробуйте прочувствовать каждую картину и понять, как она влияет на вас, какое настроение навевает, какие мысли провоцирует. Именно это и нужно от вас учителю. Ищите. Играйте. Творите.

Давно я не ощущала себя такой счастливой: из окон льется теплый свет, пахнет домашней едой, Мэрилин позвякивает посудой. Кажется, будто я вернулась в прошлое. Вернулась к себе домой.

– Мне очень у вас понравилось, – признаюсь я Келли в машине, когда мы выезжаем со двора.

– Спасибо. Иногда бывает непросто. Хасинта появилась у меня очень рано, и мама порой забывает, что она моя дочь, а не ее. Нет, конечно, я ценю ее заботу, но этот дом стал слишком тесен для нас троих.

Когда-то и я так думала и торопилась поскорее выпорхнуть в большой мир. Мы тоже постоянно были вместе, и порой это здорово раздражало. Как и Келли сейчас, я не понимала тогда, что наша жизнь была отрадой, а не бременем. Я так спешила переделать себя, что не заметила, как потеряла самое главное. Я думала, мама и Вайолет будут всегда, но вдруг их не стало. Я до сих пор не могу в это до конца поверить, иногда мне кажется, что они здесь, живут в нашем старом доме, заботятся друг о друге и ждут меня.

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Келли, когда мы сворачиваем на автостраду.

Меня так поразила ее семья, уютная простота и тихий покой их дома, что я полностью погрузилась в свои мысли. Давно мне не было так хорошо, и с каждой милей, которую мы проезжали, я чувствовала, как возвращается беспокойство. Я будто обрела себя и снова потеряла.

– Изучала историю искусств в колледже, – откликаюсь я.

Врать мне не хочется; к тому же если не вдаваться в подробности, то риска никакого. Мой ответ удивляет Келли.

– Тогда тебе надо не еду разносить, а искать работу в галерее или аукционном доме, – говорит она.

– Увы, не все так просто, – вздыхаю я и закусываю губу: если я скажу еще хоть слово, уже не смогу остановиться – выболтаю правду.

– А разве бывает по-другому? – усмехается Келли и, не дождавшись моего ответа, добавляет: – Ладно, не хочешь – не говори. Я не настаиваю.

Немного помолчав, решаюсь сказать правду (естественно, не всю).

– Я ушла от мужа – отношения были очень напряженные. Прячусь у подруги, пока она в отпуске, и подрабатываю, где придется. Если устроюсь по профессии, он меня сразу найдет.

Машина, словно защитная оболочка, отгораживает нас от всего остального мира. Я смотрю в окно на людей в пролетающих мимо автомобилях. Никому из них нет до меня никакого дела. А Келли наверняка уже не раз слышала подобные истории.