Сабин Дюран - Что упало, то пропало

Когда автобус подъезжал к моей остановке, я подхватила вещи и направилась к выходу. Когда дверь открылась, я бросила взгляд на сиденье и увидела на полу голубой шарик, размером с яйцо малиновки. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять: это же шерсть, которую я собирала в кулак. Наверное, выронила ее, когда вставала. Конечно, это было неважно. На подходе к дому чувство страха, которое я испытывала, усилилось. Звучит нелепо, но я страшно пожалела об оставшемся в автобусе клубочке, будто я отделила его от матери, словно оставила что-то ценное.

Калитка была открыта. Ветром на дорожку принесло пластиковый стаканчик из «Макдоналдса» и промокший пакет из супермаркета, который я подняла. На крыльце стоял синий ящик со всем содержимым напоказ — крышка была откинута в сторону. Я сразу же увидела, что отсутствуют оба ключа. Я вставила свой ключ в замок и уже собралась навалиться на дверь, чтобы раскрыть ее, сдвинув любую помеху с той стороны, но она распахнулась с легкостью.

В прихожей я ожидала увидеть почту, макулатуру, бесплатные журналы, пакеты с вещами, недавно появившиеся табурет и чайник, но это все оказалось сдвинуто в сторону, посередине пола было расчищено пространство, и в его центре виднелись два светло-коричневых отпечатка ног на фоне темных деревянных досок. Никакого приветственного постукивания коготков Моди. Ее отсутствие вызвало беспокойство и тревогу, которые стали глухо отдаваться в груди. Я закрыла входную дверь и положила мокрый пластиковый пакет поверх небольшой кучи, которая собралась в прихожей. В доме было теплее, чем на улице, но воздух застоялся, и пахло как-то по-другому. К густой сладости, от которой сводило желудок, добавилось что-то острое: то ли базилик, то ли цитронелла. Я сделала шаг вперед и почувствовала, как шевелятся стены — сжимаются от беспокойства или предупреждают меня, подают сигнал тревоги. В окно гостиной забарабанил дождь. Насадка одного из пылесосов, стоявших у окна, соскользнула в сторону.

Нужно зарядить телефон. Позвонить Эйлсе. Или постучать в дверь соседнего дома. Я думала об этом, но ничего не сделала. Вместо этого еще на шаг подошла к лестнице. Я ощутила ее присутствие. Я могла определить, что она здесь. Ожидание, беспокойство, неуверенность, которые я подавляла все утро, достигли максимальной силы. Я слишком хорошо ее знала. Как я могла подумать, что она не станет этого делать?

Я подняла голову и посмотрела на второй этаж. Вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что там за поворотом лестницы, но видела только дверь в ванную, и она была закрыта. А затем я услышала звук, не случайный звук, будто что-то откуда-то соскользнуло или было сброшено залетевшим порывом ветра. Он был целенаправленным и производимым человеком: щелчок закрываемой дверцы шкафа.

У меня все сжалось в груди, стало трудно наполнять легкие воздухом. Я схватилась за перила, чтобы удержаться на ногах. Грязное дерево показалось мне грубым. Ряд книг, лежавших на верхней ступеньке, был потревожен. Одна из энциклопедий, которую я нашла в Оксфордском комитете помощи голодающим, была отброшена в сторону и лежала раскрытой на карте Саутхолла. Поднимаясь вверх, я увидела, что одеяло, затыкавшее щель под дверью комнаты Фейт, отодвинуто в сторону. Дверь была приоткрыта, виднелся треугольник искусственного света. Поразительно, подумала я, что лампочка все еще горит. Из комнаты доносились тихие размеренные звуки: шарканье, шелест, щелчки.

Я стояла и ждала. Папоротники на обоях лестничной площадки жестикулировали и строили гримасы, предупреждая об опасности.

Из моей спальни доносился звук воды — тихие удары капель, падающих на газету, подстеленную под ведром.

Я хотела написать, что сердце ушло в пятки, но это такая глупая фраза. Во рту пересохло. Я попыталась сглотнуть, но не смогла. Горло сдавило. В груди снова стало тесно, я обхватила себя руками. Сумку с ингалятором я оставила у входной двери и уже подумывала вернуться за ней, но знала, что тогда вполне могу уйти из дома и никогда не вернуться.

Я положила руку на дверь и толкнула ее.

Прошло так много времени с тех пор, как я заходила в эту комнату. В ней пахло влажным деревом, яблоками, по́том и старыми духами. Ужасный запах, который мгновенно забирался в ноздри и оставался там, не желая уходить, давно испарился, но освежители воздуха так и висели в стратегических местах. Все поверхности — комод, письменный стол, картины — покрывал толстый слой пыли. Вода просачивалась сквозь сломанную оконную раму, текла по стенам, из-за чего отклеивались обои, под карнизом стена стала коричневой или даже черной. Одна из занавесок упала, вторая еще частично держалась. На каминной доске стояли желтоватые холмики странного вида — остатки ароматических свечей, которые я зажигала, — и валялись мертвые мухи, но я старалась на них не смотреть.

Длинное зеркало было прислонено к стене у кровати. Это была одна из моих ранних находок у мусорных контейнеров. Обычно я сидела на полу рядом с зеркалом и наблюдала за тем, как Фейт причесывается. Сейчас я видела в нем свое отражение: бледное, словно сама смерть вошла в комнату. Вот только смерть уже была в комнате.

Эйлса сидела на односпальной кровати между дверью и зеркалом, спиной ко мне. Вначале я думала, что она не знает о моем присутствии, но она заговорила, не поворачивая головы.

— Верити! — Мое имя прозвучало, как стон.

Мне не хотелось смотреть на то, что лежало на кровати рядом с ней. Я скрестила руки на груди. Я пыталась прочистить горло, освободить дыхательные пути.

Тогда Эйлса повернула голову. Ее лицо слегка подрагивало, над бровями четко обозначились морщины. Казалось, что она борется с чем-то, одолевающим ее изнутри.

— Что это? — спросила Эйлса.

Оглядываясь назад, я поражаюсь, что не задала ей тот же вопрос. Ведь это она вторглась в мой дом, она взяла ключ из тайника, она ступила на чужую территорию, причем не только физически, но и эмоционально. Именно она вошла в мое самое тайное место.

Я сделала шаг к ней. Голова ее была повернута ко мне, но тело оставалось в прежней напряженной позе. Обеими руками она держала пластиковый ящик, костяшки пальцев побелели — так сильно она его сжимала. На ней была блузка темного цвета и черные легинсы. Я тогда подумала о ней, как о большой черной вороне, которая стоит на страже своей добычи, и с трудом преодолела желание оттолкнуть ее, собрать содержимое ящика и прижать к груди.

Я все еще не могла говорить. Возникло ощущение, будто лицо распухло, словно его кололи булавками, резали. Поток, огромный и неуправляемый, ждал, чтобы хлынуть через меня. Я попыталась сосредоточиться на ее лице, а не на том, что лежало на кровати рядом с ней. Мне удалось разжать челюсти, рот открылся, и из него вылетел звук, только не получалось поверить, что это я его издала: долгий протяжный крик, что-то среднее между стоном и всхлипыванием. Он казался нечеловеческим, только я точно знала, что он произошел из самой человеческой части меня.