Сабин Дюран - Что упало, то пропало

Она взялась за стеганое покрывало, стала дергать за нитки, создававшие витиеватый узор, — дырочки на месте ниток были похожи на крошечные следы зубов.

— Фейт, все будет в порядке, — сказала я. — Мы позаботимся об этом.

Она подняла голову, и я увидела ее миндалевидные глаза с приподнятыми вверх уголками, морщинки, растрепанные волосы, губы.

— Эйлса, — поправила она меня. — Вы назвали меня Фейт и не первый раз.

— Правда?

— Да. И раньше называли.

— Неужели? — Я попыталась рассмеяться. — Просто ты напоминаешь мне ее. И сидишь на ее кровати, в окружении ее вещей.

Эйлса посмотрела на разбросанные по полу вещи.

— Я искала перчатки, а потом… Здесь столько всего. — Она вздохнула, слегка повернулась, чтобы прислониться к зеркалу, положила руки за голову и откинулась назад. — Том всегда думал, что вы держите ее здесь взаперти или что она мертва. Что вы убили ее и похоронили в саду. Нет, нет! — Она взмахнула руками. — Конечно, теперь, когда я вас так хорошо знаю, я в это не верю. На самом деле никогда не верила. — Она сделала движение рукой, словно пыталась охватить всю комнату. — Но, Верити, здесь все: одежда, косметика, телефон. Даже ее паспорт.

Я сделала глубокий вдох и почувствовала, как воздух давит на грудь.

— Старый телефон. Старый паспорт. Все используют родительский дом, как свалку.

Эйлса продолжала смотреть на меня, и я видела сомнение у нее в глазах. Я ее не виню. У нас обеих были секреты — у нее-то точно, все эти любовники. Я думала о Томе, а она — о Фейт. Мы, так сказать, сидели по разные стороны стола, друг напротив друга и задавались вопросами. Но тем не менее мы поладили. Презумпция невиновности. Смягчающие обстоятельства. Частичное оправдание.

Когда-то давно Фейт вырезала свои инициалы на изголовье кровати, потом его перекрашивали, но до сих пор можно было разглядеть очертания букв. Я провела по ним пальцем. В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как падает пыль.

— Том был прав, — сказала я. — Она мертва.

— Что? — Эйлса с трудом открыла рот.

— Она погибла, — сообщила я. — Обычное дело: несчастный случай. Во всяком случае к такому выводу в итоге пришла полиция. Это произошло в тот день, когда мы поругались: она заявила, что уезжает, никогда не вернется, и вылетела из дома, хлопнув дверью. Я решила ее догнать, поговорить, извиниться, но когда я добралась до станции, оказалось уже слишком поздно. Было темно, шел дождь, на платформе толпа. Никто не видел, что произошло. Может, споткнулась или поскользнулась. Она в тот момент разговаривала по телефону… Полиция… Они были очень добры ко мне. Сказали, что она умерла мгновенно.

— Верити! — Эйлса пододвинулась к краю кровати, чтобы спустить ноги на пол. — Почему вы ничего не сказали?

Я снова почувствовала давление в груди.

— Стараюсь об этом не думать. Так я чувствую себя не такой одинокой.

— Но, Верити, вы не одиноки. — Она смотрела на меня круглыми и грустными глазами. — У вас есть я. Мы. Мы теперь ваша семья. — Голос ее дрогнул, на глубоко вздохнула, и вздох походила на судорогу. — Черт побери! Что мы будем делать?

Те части меня, на которые я полагалась и опиралась, рушились. Меня захлестнула горячая волна любви к Фейт, к потерянному ребенку, к Эйлсе, но больше всего к Максу.

Должно быть, я произнесла его имя вслух, оно вылетело из меня как плач, как крик, потому что Эйлса наклонилась ко мне.

— Я знаю, — сказала она. — Мой дорогой мальчик.

Какое-то время мы сидели в молчании. Я задумалась, не начать ли мне говорить, направлять ее, но Эйлса молитвенно сложила руки и прижала кончики пальцев к губам.

— Вы знали с самого начала? Вы догадались?

Я кивнула.

— У меня были сильные подозрения, — призналась я.

— И именно поэтому вы сохранили перчатки?

— Я подобрала их в тот день. И хранила их, потому что считала уликой.

— Это их отсутствие стало основанием для подозрений. Это одно из первых подозрений — что я их спрятала. Но если бы вы признались раньше, объяснили, что украли их…

Тут до нее дошло, и она покачала головой.

— Вот именно. Они бы провели экспертизу. Самый простой тест различает ДНК мужчины и женщины.

— Я надеялась, что это я виновата. То есть они мне это повторяли снова и снова… Я была уверена, что надевала перчатки, когда резала лук, но не помнила, что выходила в сад за зеленью. Я надеялась, что выходила. На автопилоте. Только не за кориандром. За петрушкой? Фенхелем? Не помнила, но надеялась.

— Я тоже надеялась.

— Он думал, что ненавидит отца. Но это не так.

— Он ребенок, — заметила я.

— Он не хотел переезжать. Это моя вина. Я должна была прислушаться. Столько перемен — и он во всем винил Тома. А потом еще ваша записка. — Она посмотрела на меня, нахмурившись. — Что вы там написали? Я даже не помню сейчас. «Избавьтесь от Тома»?

Я вонзила ногти в ладони.

— Записка предназначалась тебе, а не ему. Но лучше бы я ее не писала.

Эйлса смотрела на меня так, словно я несла полную ответственность за случившееся. У меня горели глаза. Я потерла их, вытерла щеки. Достаточно вины.

— Если бы ты только не привезла болиголов из Сомерсета… — сказала я. — Тогда у него бы не было средства.

Эйлса снова нахмурилась, но на этот раз больше от удивления.

— Что вы хотите сказать?

— Если бы ты не выкопала болиголов в Сомерсете и не привезла с собой, то… — Я пожала плечами. — Ничего и не случилось бы.

— Но, Верити, вы же знаете, что он не так попал в наш сад.

— А как же?

Я почувствовала, каким будет ответ еще до того, как Эйлса повернула голову и выглянула в окно. Она смотрела сквозь дождь на заросли.

— Вон оттуда. Оттуда, с вашей стороны. Он прополз под забором. Всего одно маленькое растение. Том был прав: в вашем саду скрываются тайны и смерть, но только не такие, как он думал.

Я была потрясена и не боюсь в этом признаваться. Эта информация на несколько минут выбила меня из колеи. Но может, и хорошо, потому что я взяла себя в руки, вспомнив, что должна сделать.

— Бедняга Макс, — вздохнула я. — Я не могу представить, как он это выдержит.

Эйлса снова стала дергать нитки из стеганого покрывала.

— Я позвоню Стэндлингу и посоветуюсь с ним, — объявила она. — Что вы думаете?

— Думаю, что Стэндлинг уже и сам догадался.

— Но ведь Макса не посадят в тюрьму, правда? Они поймут. Он не хотел. Он же ребенок.

Время пришло. Нужно было действовать очень осторожно. Я вздохнула.

— Я думаю, Макс даже не понимает, что сделал. Я уверена, что его подсознание это заблокировало, — я медленно произносила заранее отрепетированные фразы. — Жаль, что они вообще собираются с ним беседовать. Мне хотелось бы этого избежать.

— Да, — робко произнесла Эйлса. — Я понимаю. Но я уверена, что они не будут с ним жестоки. Он же неплохой мальчик. Он замечательный мальчик. Он просто ошибся, вот и все. Он не убийца. Его не посадят в тюрьму.