Павел Давыденко - Ученица

— Ха, а мы там думаем, куда ты пропал… — сказал Шуля, здороваясь с Тузовым. Пацаны стояли на ступеньках перед входом в больничное отделение, от мокрого снега их спасал навес из поликарбоната. Тузов улыбнулся — впервые за долгое время, — и обменялся рукопожатием с Андраником.

— Тибе можно виходить?

— Нет, — показал крепкие желтые зубы Тузов. — Вообще, никому нельзя выходить сюда. А мне типа, надо только в постели валяться, — он криво ухмыльнулся. — Но разве тут долго вылежишь? Курить охота, да и вообще… Заживает, вот. Совсем скоро выпишут. Может, через недельки две.

— Ну ти визунчик, — сказал Андраник. — Все думали, что тибе яйца отстрелило, что ти инвалид, а ти…

Тузов двинул его кулаком в живот и Андраник согнулся.

— Ти… чево? — выдавил он, а Тузов сжал обросшие жидкими волосками щеки Андраника, как клещами: — Если еще раз назовешь меня инвалидом… сам уйдешь домой без яиц, понял?

— Да, — выдавил Андраник и отшатнулся от Тузова, глядя на него круглыми глазами. Однако, больше ничего не добавил, а Шуля тоже не знал, стоит ли еще что-то добавлять. Они общались с Тузовым по телефону, и уже тогда голос да и манера разговора товарища беспокоила Шулю, хотя он не сказал бы, чем конкретно. Собственно, раньше его вообще мало что могло вывести из равновесия.

Ровно до того случая с «обороной форта», летом. После Шуле даже снились кошмары, которые неизменно пробуждали жгучее чувство стыда. Он никому не растрепал об этом, никогда, но факт оставался фактом.

Ему снился бомж, вонючий и обгоревший, в лохмотьях, с отслаивающейся кожей. Бомж вползал прямо в комнату пацана, на ковер, шумно нюхал воздух, задирая голову, как собака, рычал, а Шуля замирал от ужаса, не в силах пошевелиться. А слепой бомж рычал, изо рта его текла кровь и слюна. Один раз после такого кошмара Шуля проснулся в кромешной тьме и закричал от ужаса — на мгновение ему почудилось, что он лежит в гробу под землей. Потом, когда первая волна страха схлынула, пацан понял, что во сне залез в шкаф.

Еще снилось, что Тузов отпускает его чуть раньше, и он падает головой под колеса поезда, которые с треском перерезают шею. Голова отлетает прочь и скачет по насыпи как мячик.

Но никому о своих переживаниях Шуля не говорил. Да и вообще, при свете дня кошмары не выглядели такими уж страшными.

Боли и крови Шуля сто процентов не боялся. Всегда с легкостью вступал в драки, и вообще, презирал неудачников, которые дрожат от каждого шороха и лишний раз промолчат, даже если их унижают.

От Тузова после того случая исходило здорово ощутимое напряжение, как от электро-силовой установки. Шулю иногда брал озноб в компании товарища, и волосы по всему телу вставали дыбом. Ну а после стрельбища даже Шуля, в общем-то, не обладавшей интуицией, чувствовал: приятель уже не тот, что был год назад. Это теперь совсем другой Тузов, не тот, что был летом. Все сильнее и сильнее им что-то завладевало, как в фильмах ужасов.

— Ты чего, Туз?

— Ничего. За словами пусть следит.

Повисла пауза. Шуля кашлянул:

— Тут это… новый препод в шкалке. Историк. Ну, вместо той сисястой телки, ты понял. Много на себя берет, осадить хотим. Пока не знаем, как. Мы ему короче петарды подкидывали, тряпку обсыкали, которой с доски стирать…

Все заржали, даже пришедший в себя Андраник. Они закурили, принялись рассказывать Тузову подробности, он кивал, посмеивался. Но флюиды исходящей от него враждебности никуда не делись.

— Ты как вообще, школу планируешь заканчивать? Аттестат там, все дела, — спросил Шуля.

— Планирую. Пока не знаю, когда. Как там Рамис?

— Да не поймешь. То ли лежит еще в дурке, то ли батя его на родину отправляет. Короч, вряд ли мы его уже увидим.

— Понятно. А как там наши дружки? Турка, ботан? — при этом Тузов крепко сжал перила, так что пальцы у него побелели. И Шуля и Андраник заметили, что костяшки на правом кулаке сбиты, притом ранки свежие.

— С Туркой общался… Бухали даже вместе. Ботан — хэ-зэ. Вроде бы дома, под подпиской. Это я от Сердюка узнал, он там через знакомых пробил. А, ну и еще телка пропала, Лена которая. Слышал?

При этих словах по лицу Тузова проскользнула рябь, едва заметная в февральской пасмурности. Он затянулся, огонек сигареты осветил его щеки, и тени под глазами пролегли еще сильнее. Андраник и Шуля переглянулись. Тузов выпустил дым через ноздри:

— Слышал. Маньяк вроде, говорят?

— Типа того. Ну, если уж она пропала хрен знает когда, то уже наверное, давно мертвая, ищи не ищи. Да, Туз?

— Наверное. Кому она нужна вообще, чтоб искать ее? Пропала и пропала. Шлюха. Ладно, давайте, расход. Я тебя наберу если что, как выписывать будут. Ну и ты тоже звони, если новости какие будут.

— Лады, — ответил Шуля. Он изо всех сил старался затолкнуть рвущиеся наружу воспоминания о том дне.

Прошла неделя, в течении которой Турка тщательно штудировал дневник Лены. Некоторые места он выучил наизусть, как стихи. Чем больше читал, тем паршивей становилось на душе. Бессилие захватывало, пускало корни глубоко в душу, пуская ростки отчаяния, которое разрасталось и захватывало парня все сильнее. Хоть про «С» было написано и мало, но все-таки несколько страниц в общей сложности было посвящено именно ему. Но как же расплывчато… Как будто Конова знала, что дневник найдут и будут изучать.

Немногочисленные, но пронзительными строчками Лена описывала маму, свое отношение к ней. Но ничего про смерть, ничего про жалость к самой себе, хотя в одном месте, по высохшему пятну на страничке, можно было догадаться, что Лена все-таки уронила слезу. И только бог знал, сколько она плакала на самом деле.

Еще не давала покоя таинственная Пеппи. Подруга, да, но Турка интуитивно чувствовал, что девушка эта может сыграть важную роль в поисках. Про нее Лена писала довольно много.

Дни рождения в детстве они праздновали, вот Пеппи подарила ей открытку, изготовленную собственными руками, Лена тоже попыталась сделать такую, но получилась «размазня, а Пеппи здорово рисует, прям талант». Воспитывалась подруга в неполной семье, без отца, но росла «приличной барышней», как и Конова.

Потом Лена испортилась. В таких случаях, обычно, появляются новые друзья, старые общие интересы исчезают, общение постепенно сходит на «нет», однако в случае с Коновой и Пеппи получилось наоборот. Лена писала, что только ей может довериться, «только Чулочку своему». И поэтому, несмотря на разное поведение, девчонки продолжали общаться.

Пеппи, видно, тоже могла довериться только Коновой. Они по-прежнему обменивались подарками на Дни рождения — уже не такими наивными как в детстве. Гуляли, развлекались по выходным, делились впечатлениями о мальчиках. Тогда, прикидывал Турка, наверное, Лена рассказала о том, что встречается с ним? Скорее всего, да, хоть в дневнике это не упоминалось напрямую.