Алекс Михаэлидес - Девы

Мама в панике пыталась запереть дверь. Отец врывался в комнату, и… и…

Не понимаю, почему она его не бросила? Не собрала вещи и, схватив меня в охапку, не сбежала под покровом ночи? Мама могла бы вместе со мной уйти от отца. Но она решила иначе.

Почему? Может, слишком его боялась? Или не хотела возвращаться с поджатым хвостом к своим родителям, таким образом признавая, что те были правы и, выйдя замуж, она совершила роковую ошибку?

А может, она отказывалась смотреть правде в глаза и лелеяла надежду, что все наладится само собой, как по волшебству? Скорее всего, так и было. Мама прекрасно умела в упор не замечать того, чего не желала видеть.

Я тоже этому научился.

Еще в раннем детстве я понял, что под ногами у меня — не твердая земля, а невидимая веревка, натянутая над пропастью, и идти по ней надо очень осторожно, чтобы не потерять равновесие и не оступиться.

Казалось, некоторые черты моего характера действовали на отца как красная тряпка на быка. Мне надо было многое скрывать, хотя я не сразу разобрался, что именно.

Но отец всегда прекрасно знал, в чем я провинился, и каждый раз должным образом меня наказывал.

Он вел меня на второй этаж, в ванную. Запирал дверь. И начиналось…

Если я сейчас представлю испуганного мальчика, которым был когда-то, стану ли за него переживать? Посочувствую ли его страданиям? Ведь ему было страшно и больно, а между тем этот ребенок не был повинен ни в одном из моих грехов.

Так станет ли мне жаль его?

Нет.

Во мне не осталось жалости.

Я ее не заслуживаю.

В последний раз Веронику видели живой в шесть вечера. Она вышла на улицу после репетиции любительского театрального клуба и… исчезла, как сквозь землю провалилась. А на следующий день ее нашли убитой.

Как такое возможно?

Не мог же убийца появиться из ниоткуда и средь бела дня силой увести Веронику, при этом не попавшись никому на глаза и не оставив следов!

Вывод напрашивался только один: Вероника пошла с ним добровольно. Спокойно, с готовностью последовала за своим будущим убийцей, потому что знала этого человека и доверяла ему.

Утром, решив взглянуть на то место, откуда пропала Вероника, Мариана направилась на Парк-стрит, где находился университетский театр.

До 1850-х годов это здание служило постоялым двором. Теперь над главным входом чернел логотип любительского театрального клуба, а рядом висела афиша, рекламирующая предстоящий спектакль, «Графиню Мальфи». Видимо, премьера не состоится. Ведь у Вероники была главная роль…

Свет в фойе не горел. Мариана подергала дверь. Та не поддалась.

Подумав, Мариана завернула за угол, где за черной кованой оградой располагался небольшой дворик. Раньше там стояли конюшни.

Ворота были не заперты. Она вошла и направилась к служебному входу. Тот тоже оказался закрыт.

Раздосадованная Мариана уже почти потеряла надежду проникнуть в здание, когда вспомнила о запасном выходе. Через него можно было попасть в театральный бар, который еще в студенческие годы Марианы славился тем, что работал до поздней ночи. Иногда они с Себастьяном заглядывали туда субботними вечерами — пили, танцевали и целовались…

Мариана приблизилась к ведущей на второй этаж винтовой лестнице и, пройдя несколько раз по спирали, оказалась у небольшой дверцы. Особо ни на что не надеясь, потянула ее на себя, и, к ее удивлению, та отворилась.

Поколебавшись, Мариана шагнула внутрь.

Театральный бар смотрелся довольно старомодно: стулья были обиты шелком, стены пропитаны застарелыми запахами пива и сигаретного дыма.

Свет не горел, и в полутьме Мариане почудилось, что два призрака прошлого целуются у барной стойки…

Неожиданно раздался грохот, от которого, казалось, весь театр содрогнулся. От испуга она подскочила.

Грохот повторился. Решив выяснить, что происходит, Мариана двинулась на звук.

Выйдя из бара, она на цыпочках спустилась по главной лестнице. Снова что-то громыхнуло. Мариана подкралась к входу в зрительный зал: похоже, шум доносился оттуда.

На какое-то время вновь наступила тишина. Постояв под дверью, Мариана тихонько приоткрыла ее и заглянула внутрь.

На сцене виднелись жутковатые декорации для «Герцогини Мальфи». Бутафорская «тюрьма» была оформлена в стиле немецкого экспрессионизма: стены и решетки накренились и скособочились под всевозможными углами.

А среди них бушевал какой-то парень с молотком. Судя по всему, он твердо вознамерился разрушить декорации. Такое яростное выражение гнева встревожило Мариану. Осторожно миновав ряды пустых кресел, она приблизилась к сцене.

Парень не сразу ее заметил. Несмотря на юный возраст — Мариана дала бы ему лет двадцать, — он выглядел сложившимся высоким мужчиной. Его обнаженный торс блестел от пота. Судя по густой щетине, молодой человек уже неделю не брился.

Увидев Мариану, он весьма недружелюбно уставился на нее.

— Вы кто?

— Я… психотерапевт. Работаю с полицией, — соврала Мариана.

— Ага, как же. Из полиции уже приходили.

— Ну да… — Обратив внимание на знакомый акцент, с которым говорил парень, она сменила тему: — Вы из Греции?

Тот взглянул на нее с интересом.

— А что? Вы тоже оттуда?

Странно, но первым поползновением Марианы было солгать. Почему-то не хотелось ничего о себе рассказывать. Однако, понимая, что так легче будет ему понравиться и выведать побольше сведений, она с улыбкой кивнула.

— Я наполовину гречанка. — И добавила по-гречески: — Выросла в Афинах.

Молодой человек был явно доволен, что встретил землячку. Его гнев немного утих, и парень уже спокойнее сообщил:

— А я — в Салониках. Рад знакомству. — Улыбнулся, обнажив острые, как лезвие, зубы. — Давайте помогу!

С этими словами он вдруг схватил ее и рывком поставил на сцену. Мариана с трудом удержала равновесие.

— Спасибо.

— Меня зовут Никос. Никос Курис. А вас?

— Мариана. Вы здесь учитесь?

— Да. Я занимался постановкой «Герцогини Мальфи», был режиссером спектакля. А это — обломки моей несостоявшейся карьеры. — Он широким жестом указал на то, что осталось от декораций, и болезненно рассмеялся. — Представление отменили.

— Из-за Вероники?

Лицо Никоса исказилось.

— Я пахал все лето, продумывал детали. На премьеру должен был приехать агент из Лондона. И все пошло прахом! — Он яростно шарахнул по бутафорской тюремной стене, и та рухнула на пол с таким грохотом, что сцена затряслась.

Мариана пристально наблюдала за парнем, почти физически ощущая исходящий от него гнев. Казалось, Никос едва сдерживается. В любую секунду он мог взорваться, начать беспорядочно размахивать молотком и вместо декораций попасть ей по голове.