Алекс Михаэлидес - Девы

— Я хотела спросить вас о Веронике…

— Что спросить?

— Когда вы видели ее в последний раз?

— На генеральной репетиции. Я сделал ей несколько замечаний. Вероника расстроилась. Если хотите знать, она была бездарной актрисой, хотя считала себя невероятно талантливой.

— Ясно… В каком она была настроении?

— После моей критики? Далеко не в радужном. — Никос оскалился в улыбке.

— Не помните, во сколько она ушла?

— По-моему, около шести.

— Она не говорила, куда идет?

— Нет. — Парень покачал головой и принялся ставить стулья один на другой. — Насколько мне известно, у нее была назначена встреча с преподавателем.

Сердце Марианы заколотилась. Задыхаясь от волнения, она повторила:

— С преподавателем?

— Ага. Не помню, как его зовут. Он приходил на репетицию.

— Как он выглядел? Можете описать?

— Американец, высокий и бородатый, — поразмыслив, ответил парень и сверился с часами. — У вас еще какие-то вопросы? А то у меня дела.

— Нет, спасибо. Можно мне осмотреть гримерку? Вероника там что-нибудь оставляла, не знаете?

— Кажется, нет. В любом случае полиция уже все забрала.

— И все-таки я бы заглянула в гримерку, если вы не возражаете.

— Вам туда. — Он указал за кулисы. — Налево, вниз по лестнице.

— Спасибо.

Никос, похоже, собирался что-то сказать, но промолчал.

Мариана завернула за кулису, и ее окутал сумрак. Потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте.

Позади, на сцене, Никос с перекошенным от ярости лицом добивал декорации. Этот парень очень легко терял контроль над собой, и Мариана была рада убраться от него подальше.

Она торопливо сбежала по узким ступенькам вглубь театра и попала в маленькую гримерку.

Судя по всему, ею пользовались все актеры. Повсюду теснились туалетные столики, костюмы, парики, реквизит, грим и книги. Мариана оглядела беспорядочно валявшееся барахло. Не было никакой возможности определить, что из этого принадлежало Веронике. Вряд ли тут отыщется что-нибудь полезное. И все же…

Предположив, что у каждого актера — свой туалетный столик, Мариана внимательно их осмотрела. Почти все зеркала были разрисованы помадой: на стеклах красовались сердечки, поцелуи и пожелания удачи, а на рамах висели фотографии и открытки. Одна из них, не похожая на другие, тотчас привлекла внимание Марианы, и она подошла ближе.

На открытке была нарисована икона. Изображенная на ней святая — красивая девушка с длинными светлыми волосами — удивительно походила на Веронику. В ее шею вонзился серебристый кинжал. Еще более жутким было то, что на блюде, которое она держала, лежали два человеческих глаза.

От одного их вида Мариане стало нехорошо. Дрожащей рукой она сняла карточку с рамы, перевернула — и, как в прошлый раз, увидела на обороте рукописный текст на древнегреческом:

После второго убийства жизнь в колледже Святого Христофора замерла. Все в нем застыло от потрясения и скорби. Казалось, на него обрушилась страшная эпидемия, Киприанова чума, поразившая древние Фивы. По всей территории распространился смертельный яд, от которого не могли защитить высокие стены колледжа, прежде служившие надежным укрытием от любых бед и напастей.

Несмотря на отчаянные заверения декана, что студенты в безопасности, все больше родителей забирали своих детей из Кембриджского университета. Мариана их не осуждала: ей и самой хотелось схватить племянницу в охапку и бежать в Лондон.

Убийство Вероники стало для Зои сокрушительным ударом. Это удивляло всех, включая ее саму.

— Чувствую себя лицемеркой, — призналась она Мариане. — Ведь я недолюбливала Веронику. А теперь почему-то рыдаю и не могу остановиться…

Мариана догадывалась, что на самом деле племянница оплакивала Тару. Горе, которое ощутила Зои после смерти подруги, оказалось слишком сильным, чтобы его осознать и выплакать. А сейчас, когда погибла Вероника, чувства переполнили Зои и вырвались наружу. Это хорошо. Это поможет племяннице исцелить душевную рану и прийти в себя.

— Ничего-ничего, милая, — шептала Мариана, прижимая ее к себе и осторожно укачивая. — Не держи в себе, поплачь.

Наконец Зои затихла. Мариана настояла на том, что им нужно где-нибудь перекусить: у племянницы со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. Измученная, опухшая от слез, Зои согласилась.

Они отправились в столовую, где встретили Клариссу, и та пригласила их подсесть к ней за преподавательский стол.

Он находился в конце зала, на возвышении, напоминавшем подиум. Прямо над ним на обитых дубовыми панелями стенах висели портреты предыдущих ректоров.

В другой стороне располагалась буфетная стойка «по-шведски», где студенты выбирали блюда, а затем рассаживались за длинные столы, которые рядами тянулись почти через все помещение. Посетителей столовой обслуживали нарядные официанты в жилетах и галстуках-бабочках.

Обедающих студентов было немного. Парни и девушки о чем-то встревоженно и тихо переговаривались, вяло ковыряясь в тарелках.

Кларисса, Мариана и Зои сели на краю стола, подальше от других преподавателей. Кларисса погрузилась в изучение меню: ужасные события последних дней никак не повлияли на ее аппетит.

— Пожалуй, я возьму фазанину, — заявила она. — И еще… наверное, груши-пашот в красном вине. Или нет, финиковый пудинг с карамелью.

Мариана кивнула.

— Зои, а ты?

Та покачала головой.

— Я не голодна.

Кларисса обеспокоенно посмотрела на нее.

— Дорогая, тебе обязательно нужно поесть и подкрепить силы. Ты плохо выглядишь.

— Как насчет вареной семги с овощами? — предложила Мариана. — Будешь?

— Ладно, — безучастно пожала плечами Зои.

Когда официант принял у них заказ и отошел, Мариана показала Клариссе открытку, найденную в театре. Преподавательница внимательно всмотрелась в нее.

— Если я не ошибаюсь, это святая Луция Сиракузская.

— Святая Луция?

— Она сейчас не очень известна. Луция была мученицей во времена Диоклетианова гонения на христиан в начале четвертого века. Ее закололи, а перед этим вырвали глаза.

— Бедняжка!

— Да уж. Поэтому-то она и считается покровительницей слепых. Обычно ее вот так и изображают, с глазами на блюде. — Кларисса перевернула карточку и, беззвучно шевеля губами, прочитала надпись на древнегреческом. — А это — отрывок из трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде».

— О чем тут говорится?

— О том, как Ифигению ведут на смерть. — Отпив вина, Кларисса принялась переводить текст. — «Узрите, как прекрасная дева… увенчанная цветами, окропленная святой водой… восходит на алтарь жестокой богини. Ее нежная шея будет разрублена, и жертвенник обагрится кровью». По-гречески — αἱματορρύτοις’ .