Алекс Михаэлидес - Девы

Мариана заметила, что несколько строчек в нем подчеркнуты, и, приглядевшись, сразу же их узнала. Именно они были написаны на открытке, найденной у Вероники:

— Что там у вас?

Мариана подскочила: голос Фоски раздался прямо над ее ухом. Она торопливо захлопнула книгу и с вымученной улыбкой повернулась к профессору.

— Ничего. Просто смотрю.

Фоска протянул ей маленькую чашечку эспрессо.

— Вот, пожалуйста.

— Спасибо.

— Наверное, вы уже заметили, что Еврипид — мой любимый драматург. Порой даже кажется, что мы с ним — старые друзья.

— Неужели?

— Конечно. Еврипид — единственный автор трагедий, который писал правду.

— Правду? О чем?

— Да обо всем. О жизни. О смерти. О чудовищной человеческой жестокости. Он говорит все как есть.

Фоска отпил кофе. Их взгляды встретились, и в этот миг все сомнения развеялись. Отныне Мариана была совершенно уверена: она смотрит в глаза убийцы.

Смерть и то, что за ней следует, очень интересовали меня с детства.

Наверное, с тех пор, как погиб Рекс.

С Рексом связаны мои самые ранние воспоминания. Великолепный пес — красивая черно-белая овчарка. Он безропотно терпел, когда я тянул его за уши или пытался сесть на него верхом, переносил все игры, которые только может придумать трехлетка. И каждый раз встречал меня с радостью и любовью, виляя хвостом. Он снова и снова показывал мне, что значит прощение.

А еще он показал, что значит смерть.

К тому времени, когда мне вот-вот должно было исполниться двенадцать, Рекс одряхлел и больше не мог справляться с овцами. Мама предложила отправить его на заслуженный отдых, а вместо него взять другую, молодую собаку.

Я знал, что отец терпеть не может Рекса. Иногда мне казалось, что он ненавидит нашего пса. Или он ненавидел маму? Она любила Рекса даже сильнее, чем я, — за его беззаветную преданность и неспособность разговаривать. Он всюду сопровождал маму, во всем ей помогал. И, как однажды выкрикнул отец в пылу ссоры, мама заботилась о нем куда больше, чем о родном муже, и кормила пса гораздо лучше, чем собственного супруга.

Я хорошо помню тот день, когда она предложила завести еще одну собаку. Мы были на кухне. Я сидел на полу и гладил Рекса, мама возилась у плиты, а отец наливал себе очередную порцию виски.

— Я не готов тратиться на двух псин, — ответил он. — Сперва я пристрелю эту шавку.

До меня не сразу дошло значение его слов. Мама покачала головой.

— Нет, — твердо отчеканила она. В кои-то веки мама была непреклонна. — Если ты его хоть пальцем тронешь, я…

— Что? — переспросил отец. — Ты мне угрожаешь?

Я уже понимал, что сейчас начнется. Надо обладать недюжинной храбростью и мужеством, чтобы защищать от отца кого-то, принимая огонь на себя. Именно так мама и поступила, решившись отстоять Рекса.

Как всегда, отец пришел в бешенство. Предчувствуя недоброе, Рекс вырвался из моих рук и выскочил из кухни. Мне бы броситься за ним, но я замешкался, а потом было слишком поздно. Я оказался в ловушке.

Отец грохнул об пол стакан, отшвырнул стол, едва не попав им в меня, и двинулся к маме. Она в ответ кидала в него тарелками.

Отец, размахивая кулаками, прорвался к ней прямо по осколкам. Мама уперлась спиной в столешницу. Ей некуда было бежать. И вдруг…

Она схватила огромный нож, которым разделывала овец, и поднесла к груди отца, целясь в сердце.

— Я убью тебя, — прошипела она. — Я не шучу.

Все замерло в онемевшей тишине.

Я осознал, что мама и правда способна его зарезать. К моему разочарованию, она этого не сделала.

Не проронив ни слова, отец повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Несколько мгновений мама не шевелилась, а потом из ее глаз хлынули слезы. Это ужасно: наблюдать, как мама плачет. Я чувствовал себя совершенно беспомощным и слабым.

— Я сам его убью ради тебя, — сказал я.

Мама зарыдала еще горше.

А потом… мы услышали выстрел. И за ним — второй.

Не знаю, как я выбежал из дома, как очутился на лужайке. Все, что я помню, — лишь окровавленный Рекс на траве и удаляющаяся фигура отца с ружьем.

Я видел, как Рекса покидала жизнь. Его глаза остекленели, лапы одеревенели, язык посинел. Я смотрел на него, не в силах отвернуться. И уже тогда, в детстве, я чувствовал, что вид умирающей овчарки запечатлелся во мне навсегда.

Я зажмурился, но перед моим внутренним взором неизгладимым отпечатком стояло мертвое тело собаки и мягкая влажная шерсть, пропитавшаяся кровью.

Позже мы с мамой оттащили Рекса к выгребной яме и бросили туда — гнить среди смердящих тушек и требухи. И мне показалось, что вместе с Рексом в яме навсегда осталась и часть меня: то хорошее и доброе, что во мне было.

Я постарался вызвать слезы — и не сумел. Бедный пес ни разу не сделал мне ничего плохого, он дарил лишь любовь и доброту.

И все же я не мог даже его оплакать.

Вместо этого я научился ненавидеть.

Холодное, твердое зерно ненависти зародилось в моей душе, как алмаз в черной куче угля.

Я поклялся, что никогда не прощу отца. Однажды я сумею ему отомстить. Но сначала я должен был вырасти.

А пока, находясь во власти отца, я довольствовался фантазиями. В них отец страдал. И я тоже.

Запершись в ванной, спрятавшись в сарае или укрывшись на сеновале, где никто меня не видел, я мысленно покидал собственное тело и полностью отдавался воображению. В нем разыгрывались чудовищные сцены убийств: мучительных отравлений, кровавой резни и извлечений внутренних органов. Меня четвертовали, потрошили, пытали до смерти. Я истекал кровью.

Иногда я вставал на кровать и представлял, что языческие жрецы собираются принести меня в жертву, что они тащат меня к обрыву и сбрасывают в море, глубины которого так и кишат прожорливыми чудовищами.