Роберт Блох - Чучело белки

— Неужели, мальчик? — голос матери был почти нежен, но сейчас это не могло обмануть Нормана. Как и в любом другом случае, когда она называла его “мальчиком”. Ему сорок лет, а она называет его “мальчиком” и, что еще хуже, как с мальчиком и обращается. Если бы только он мог не слушать ее! Но он слушал и знал, что должен слушать и что всегда должен будет слушать.

— Неужели, мальчик? — повторила она еще нежнее. — Тебя тошнит от меня, да? Нет, мальчик, тебя не от меня тошнит. Тебя тошнит от себя .

— Это и есть настоящая причина, по которой ты сидишь тут у боковой дороги, ведь так, Норман? И все лишь потому, что у тебя ни на грош самостоятельности. И никогда не было, разве не так, мальчик?

— У тебя не хватило самостоятельности, чтобы уйти из дома. Чтобы пойти и устроиться на работу, или поступить в армию, или даже найти себе девушку…

— Ты бы мне не позволила!

— Верно, Норман. Я бы тебе не позволила. Но если б ты был хоть наполовину мужчиной, ты добился бы своего.

Ему хотелось крикнуть, что это не так, но он не мог. Потому что слова, которые она говорила, были теми самыми, что он повторял сам себе, снова и снова, из года в год. Это была правда. Она всегда командовала им, но это не означало, что он был обязан всегда подчиняться. Многие матери излишне опекали своих детей, но не все дети безропотно позволяли вертеть собой. На свете было немало и других вдов с единственными сыновьями, однако далеко не все они запутались в паутине таких взаимоотношений, какие сложились у него с его матерью. И его вина была ничуть не меньше ее. Потому что у него совсем не было самостоятельности.

— Ты мог бы настоять на своем, ты же знаешь, — говорила она. — Что тебе стоило выбрать новое место для мотеля, а потом подыскать покупателя на этот? Но нет, ты мог только ныть. И я знаю почему. Думаешь, от меня что-нибудь скроешь? Ты ничего не сделал, потому что не хотел . Ты не хотел уезжать отсюда — и не уедешь, никогда. Ты не можешь уехать, разве не так? Как не можешь повзрослеть.

Он не хотел смотреть на нее. Не хотел, — когда она говорила такие вещи. И в то же время, смотреть больше было некуда. Лампа с подвесками, старая тяжеловесная набивная мебель, — все давно знакомые предметы в комнате стали вдруг ненавистны ему именно своей знакомостью. Будто обстановка тюремной камеры. Он посмотрел в окно, но и это не помогло — снаружи были лишь ветер, дождь и темнота. Он знал, что туда дороги нет. И ему никуда не убежать от этого несмолкающего голоса, который бил ему в уши, будто ритм барабана, сделанного из трупа инки, барабана мертвых.

Он сжал в руках книгу и постарался задержать свой взгляд на ней. Может быть, если он не будет обращать на маму внимания и сделает вид, что спокоен…

Из этого ничего не вышло.

— Посмотри на себя, — говорила она (бум — бум — бум-м, гудел барабан, и утробный звук вырывался из обезображенного рта). — Я знаю, почему ты не дал себе труда включить вывеску. Я знаю, почему ты даже не открыл контору сегодня. Не потому, что забыл. Ты просто не хочешь , чтобы кто-нибудь заехал, и надеешься, что никто и не появится.

— Ладно! — буркнул он. — Я признаю это. Я ненавижу этот мотель — всегда ненавидел.

— Не только это, мальчик, — и снова: маль-чик— бум-бум-м— ритмичный голос, вырывающийся из пасти смерти. — Ты ненавидишь людей . Потому что, на самом деле, ты боишься их, разве нет? Всегда боялся, еще с тех пор, как был совсем малышом. Тебе бы только усесться поудобней в кресло у лампы и читать. Таким ты был тридцать лет назад — и таким же остался. Прячешься за обложками своих книжек.

— Я мог бы заняться чем-нибудь и похуже. Ты сама всегда это говорила. По крайней мере, я не шлялся по улицам и не попадал в неприятности. Разве не лучше самосовершенствоваться?

— Самосовершенствоваться? Ха! — он чувствовал, что теперь она стоит у него за спиной, смотрит сверху вниз. — Это ты называешь совершенствованием? Меня не обманешь, мальчик, и не надейся. Куда тебе. Если бы ты еще читал Библию или пытался получить образование. Но я знаю, какие вещи ты читаешь. Ерунду. Или еще что похуже!

— Между прочим, это книга по истории цивилизации инков…

— Уж конечно. И, могу поспорить, в ней полно гадостей об этих грязных дикарях — как в той, что была у тебя о Южных Морях. А, ты думал, я не знала о той , да? Прятал ее в своей комнате, как и все остальное, как всю ту мерзость, что привык читать…

— Психология — это не мерзость, мама!

— Он называет это психологией! Много ты знаешь о психологии. Я никогда не забуду, с каким бесстыдством ты говорил со мной в тот раз, никогда не забуду. Чтобы сын говорил собственной матери такое!

— Но я только пытался объяснить тебе. Это то, что принято называть Эдиповым комплексом, и я думал, что если бы мы вдвоем взглянули на проблему трезво и хотя бы попытались понять ее, может, что-нибудь изменилось бы к лучшему.

— Изменилось бы, мальчик? Ничего не изменится. Ты можешь прочесть хоть все книги на свете и все равно останешься прежним. Мне незачем выслушивать гадости и разную неприличную чушь, чтобы понять, что ты собой представляешь. Господи, да это поймет и восьмилетний ребенок. Кстати, твои маленькие товарищи все прекрасно и понимали, еще тогда. Ты — маменькин сынок. Так они тебя прозвали, и им ты и был. Был, есть и всегда будешь! Толстый и неуклюжий маменькин сынок-переросток!

Барабанный гул ее слов оглушал, отдавался и вибрировал в его груди. От гадкого привкуса во рту можно было задохнуться. Еще немного, и он расплачется. Норман тряхнул головой. Только подумать, что она все еще способна доводить его до такого состояния — до сих пор! Она всегда к этому стремилась, добиваясь своего без труда, и всегда будет добиваться, если только…

— Если только — что?

Господи, она еще и мысли его читает?

— Я знаю, о чем ты думаешь, Норман. Я все о тебе знаю, мальчик. Я знаю о тебе столько, что тебе и во сне не снилось. Ты думаешь, что хотел бы убить меня, ведь так, Норман? Но ты не можешь. Потому что в тебе нет ни капли самостоятельности. Это у меня есть сила воли. У меня всегда хватало ее на нас обоих. Потому-то тебе никогда и не избавиться от меня, даже если бы ты действительно захотел.

— Само собой, в глубине души ты не хочешь этого. Я нужна тебе, мальчик. И в этом суть, не правда ли?

Норман поднялся на ноги — медленно, неторопливо. Он не смел повернуться и взглянуть ей в лицо, по крайней мере сразу. Сначала он должен был приказать себе успокоиться. Будь очень, очень спокоен. Не думай о том, что она говорит. Она старая женщина, и голова у нее не совсем в порядке. А если ты будешь и дальше так реагировать на ее слова, у тебя тоже будет не все в порядке с головой. Скажи ей, чтобы она шла в свою комнату и прилегла. Там ее место.