Эмма Стоунекс - Смотрители маяка

«Трайдент» никогда не откроет это, потому что они очень ценили Артура Блэка. Он был на очень хорошем счету — лицо организации, пример, как они заботятся о людях. Главные смотрители — основное богатство «Трайдента», они никогда не назначат человека ГС, если не испытывают к нему высокую степень доверия. Признать, что он виноват, — это бросить тень позора на то, что сегодня считается романтическим образом жизни.

У следователей есть две версии, почему Артур Блэк это сделал. Одна связана с временным помощником: Винсент Борн прятал на башне деньги, Артур их нашел, хотел украсть, избавиться от остальных и сбежать. Звучит натянуто? Возможно, но не более чем множество других объяснений, возникших за эти годы. Вторая — Билл Уокер имел любовную связь с женой Артура Хелен. Мотив очевиден.

Но я никогда не считал, что какая-то из этих версий верна. Я думаю, что жизнь на маяке просто выпила из Артура самое лучшее. Я бы не смог делать эту работу. А вы?

Я надеюсь, что вышесказанное будет полезным для ваших исследований, и полагаюсь на то, что вы сохраните мое имя в тайне.

По пятницам он навещал птиц — каждую пятницу еще до рассвета. Он взбирался по холму — в темноте это было трудно, — и открывал калитку. Звук отодвигаемого засова — клац! — действовал, как чирканье спички, солнце понимало, что пора вставать. Солнце говорило: пришел Артур, он зажег свечу, пришло время.

Опасная тропинка, если не знать дороги. Его подстерегали ямы и рытвины, голые ноги царапала высокая трава, выцветшая и высохшая за долгое жаркое лето. Он бы предпочел надеть штаны, но отец говорил, что они не для этого; штаны — для школы.

На уроках миссис МакДермотт все время бранила его: «В каком ты виде, Артур Блэк; тебя как будто протащили сквозь изгородь». Иногда, торопясь в школу и забыв завязать шнурки, он падал и царапал коленки, или ветка дерева оставляла дырку в его пиджаке. Порой на ботинке оставались пятна от птичьего дерьма. Дети прозвали его птенчиком. Он не возражал. Быть высоко над морем под сенью балок, где кричат чайки, — это все, о чем он мечтал, та разновидность спокойствия, к которой он стремился.

В обед, пока мальчишки бросались друг в друга заварным кремом и заталкивали печеные бобы в нос, Артур думал о птицах. На спортивной площадке, когда Родни Карвер швырял ему мяч для регби и шипел: «Давай же, тощая девчонка», — он представлял себе, как они слетают с холма и тучей набрасываются на Родни и на деспотичного учителя физкультуры, чьи бледные веснушчатые безволосые ноги напоминали Артуру остатки свиной кожи после воскресных обедов, которые готовила мать.

В обществе птиц он не был одинок. Иногда он рисовал их, наблюдая за неуклюжими столкновениями их тел, дрожащими перьями, кучками фекалий на деревянном полу. Пахло старым заброшенным буфетом и немного мясным фаршем. Однажды отец повел его на холм со словами: «Пойдем, балбес, хочешь посмотреть на кое-что интересное?» — и показал ему голубятню. «Они выздоравливают, — сказал отец, — а потом улетают». Никто не знал, почему птицы падают с неба. Артур находил их, бьющих крыльями по земле, на крыльце или под тисами в саду. Отец будил его по ночам: «Смотри, парень, только тихо, тихо, смотри…» Загадка в сложенных ладонях отца — трепещущее тельце, уязвимое и нежное сердечко.

Одиночество становилось камнем в животе Артура. Дома во всех комнатах царила тишина, и только тикали часы на камине. Мать дремала, а отец возился с часами в задней комнате, медленно теряя зрение. Артур не мог вспомнить, как отец выглядел до войны — стройнее, улыбчивее; а теперь он царапал себя, оставляя кровь на простынях. Дом просыпался в четыре утра от резкого крика, словно ножками стула провели по полу.

Он часто ощущал свое одиночество, мог нащупать его пальцами, и если нажать посильнее, то становилось больно. Если он быстро ел, тоже становилось больно. Он пил много воды, чтобы вымыть его, но не получалось. Каждый раз в туалете он ждал, что оно выйдет, маленькое и синее. Боялся. Не знал, что будет с ним делать. Не знал, как будет жить без него.

Расплавленным кругом вставало солнце, ярко-оранжевое, пылающее. Отсюда Артур мог видеть маяк — желтый распахнутый глаз.

О маяках он узнал в школе. Ему казалось невероятным, что там живут люди, живут по трое, и он думал: вот он, выход. Там он больше никогда не будет одинок, ведь тем двоим некуда деваться. Когда мальчики в классе тянули руки, чтобы ответить на вопросы о кораблекрушении и инженере Стивенсоне, меланхолия всаживала крюк в его сердце. Маяк звал его каким-то немыслимым образом, тосковал и грустил по нему.

Он узнал о моряках, тонущих у острых скал, о мачтах, качающихся в полнолуние после ночи равноденствия, о похоронном звоне, тошноте, вони, купцах, стенающих над утонувшими кораблями, и о тех, кто на земле ждал, когда море вынесет им богатство. Он читал «Остров сокровищ» и думал, как прекрасно, что рассказчик и строитель маяков происходят из одной и той же семьи. Он узнал о людях, которые воздвигли башни посреди моря. Многие из них уже умерли. О том, как они работали на полузатонувших плитах вдали от земли, обдуваемые со всех сторон ветрами, с промокшими и просоленными волосами. Они укладывали кирпичи, которые снова смывала волна. Закончив работу, они могли увидеть, как годы тяжелого труда обрушиваются в море. Никто никогда не восхищался их работой просто потому, что никто не бывал на этих башнях.

На свой одиннадцатый день рождения он увидел белую птицу. Она была крупнее остальных. Прилетела с моря, чистая, как снег, и глянула на него розовым глазом.

Потом он спросил отца, который предположил, что это голубь. Артур возразил, нет, не голубь. Что же тогда? Не знаю. Отец пошел посмотреть. Вернувшись, он сказал Артуру, что не видел никакой белой птицы, это все проклятое воображение, тут не бывает таких птиц. Но я видел. Ну конечно. А теперь пойди принеси спички, будь хорошим мальчиком.