Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Отец знал всех великих боксеров из прошлого, вроде Джо «Черного громилы» Льюиса и Джерси Джо Уолкотта, который едва мог прокормить семью за девять долларов в неделю, пока не стал чемпионом в тяжелом весе. Но главным его фаворитом был Джек Дэмпси, «Костолом из Манассы», уроженец Колорадо. Сын шахтера, Дэмпси мог участвовать в десяти поединках за день, получая за каждый по пять долларов, прежде чем перейти в профессионалы. Он жевал смолу, чтобы развить нижнюю челюсть.

Истории о том, как бедный парень стал великим боксером, всегда очаровывали отца. Он говорил об этих парнях так, будто они — члены его семьи, вспоминая моменты их славы, которые должны были служить нам уроком. Бокс — спорт настоящих мужчин, говорил он, потому что это лучший способ показать себя.

Я на тот момент был костлявым мальчишкой в толстых очках, которому совсем не хотелось, чтобы его лупили. Но отец, похоже, считал, что со временем я превращусь в настоящего Кроу и смогу тоже «выбивать дерьмо» из других парней.

Тем вечером, 24 марта 1962 года, было очень холодно. Мы с отцом забрались в «Рамблер», отец открыл дверь гаража, но выезжать не стал, и мы так и сидели при свете единственной тусклой лампы. Он припас для нас сэндвичи и ледяной чай, чтобы их запивать.

Отец наклонился и похлопал меня по колену.

— Сегодня — особый день. Мы услышим, как вершится история.

Комментатор из Мэдисон-сквер-гарден объявил:

— Дамы и господа, бой начинается. Пятнадцать раундов за звание чемпиона мира во втором полусреднем весе.

— Это будет великий бой! Гриффит должен убить Парета, этого кубинского сукина сына, — сказал отец, потирая руки, словно он сам готовился к поединку и разогревался.

— Парет обозвал его пидором, и Гриффиту надо защитить свою честь.

Он что, серьезно? Судя по боксерским журналам, которые папа постоянно читал, боксеры как только друг друга не обзывали, и этот эпитет мало чем отличался от прочих, о которых он мне рассказывал.

— Но Парет же не умрет? Это же боксерский матч, верно?

Отец сжал челюсти.

— Нельзя называть мужика пидором, если не хочешь, чтобы из тебя выбили всю душу. Уж ты-то должен это понимать. Бокс — это война, только на кулаках, и все великие бойцы должны следовать по пути воина. Если твоя честь задета, ты должен убить ублюдка, который на это осмелился. Иначе ты — не мужчина.

Отец имитировал несколько ударов по рулю.

— Парета надо прикончить. Иначе и быть не может.

Раздался сигнал к началу первого раунда, и бой стартовал. Отец размахивал в воздухе кулаками. Все обычные признаки ярости были налицо: выпученные глаза, пульсирующая вена на лбу и дрожащие губы. Но тем вечером он еще и надувал грудь — таким огромным я его никогда не видел.

— Прикончи его, Гриффит! — кричал он. — Разделайся с этим ублюдком. Убей!

Капли пота блестели у него на лице, он всем телом раскачивался из стороны в сторону, и машина качалась следом за ним.

Гриффит побеждал, но в конце шестого раунда Парет нанес ответный удар, отправив того в нокдаун.

— Черт, вот же сукин сын! — заорал отец. — Давай вставай и надери ему задницу! СЕЙЧАС ЖЕ!

Его голос гремел в тесном пространстве машины.

Гриффиту дали нюхательную соль, и если бы не звонок, Парету могли засчитать нокаут. К концу следующего раунда Гриффит вел снова. Отец тяжело задышал:

— Вот, так уже лучше.

Он раз за разом прибавлял громкость и старался точней настроить станцию, чтобы было лучше слышно. Толпа в динамиках выкрикивала имена обоих боксеров.

Дали сигнал к двенадцатому раунду. На первой же минуте комментатор сказал:

— Это, похоже, самый спокойный раунд поединка.

И вдруг воскликнул:

— Гриффит зажал Парета в углу, на канатах. Он не может защищаться. Голова болтается, но Гриффит не дает ему упасть.

Отец замолотил по воздуху кулаками.

— Убей гада! Убей! Убей! Убей!

— Парет свалился на ковер, дамы и господа, — объявил комментатор. — Он в нокауте, без сознания, получил несколько ударов в голову. Не знаю, какой человек переживет такое!

Микрофон переключили на диктора из Мэдисон-сквер-гарден.

— Время: две минуты и девять секунд двенадцатого раунда. Победа нокаутом, чемпионом мира во втором полулегком весе становится Эмиль Гриффит.

Толпа взревела.

Отец широко улыбнулся и разжал кулаки. Глаза его снова стали нормальными, вена перестала пульсировать на лбу. Он повернулся ко мне со счастливым лицом и изо всех сил потрепал по голове, как будто мы оба стали свидетелями чего-то восхитительного.

— Иногда мужчине приходится убивать, чтобы восстановить справедливость, — сказал он, глядя в окно машины.

— Ты же понимаешь, что Парета надо было убить, правда? Его унесли на носилках. И прекрасно! Надеюсь, этот сукин сын подохнет. Мне случалось забивать людей до смерти, но не на боксерском ринге, и мне за это не платили. У меня не было другой возможности свести с ними счеты. Я избавился от парочки гадов, заслуживших наказания. Никто по ним не скучает. Я оказал этому миру услугу.

Он выключил радио и повернулся ко мне.

— Да, я сумасшедший. И ты точно такой же. Надо всегда делать то, что ты должен, — понимаешь?

Я кивнул. Единственное, чего мне хотелось, это выбраться из машины и сбежать от него. Если отец заметит отвращение у меня на лице, он может меня ударить. От страха у меня закружилась голова. Как я могу быть его сыном?

Я очень жалел Парета. Рефери несколько раз разводил бойцов во время поединка — почему он этого не сделал, когда Парет повис на канатах? Он же не мог защищаться! Рефери должен был знать, что Гриффит не остановится, хотя у Парета нет возможности поднять руку, чтобы прервать поединок. Я ненавидел и рефери, и отца.

Мы только что стали свидетелями убийства — и отцу это понравилось. Я слышал, как он раз за разом повторял, что Клео заслуживал смерти, и отец этого почти добился. Сколько людей он убил за свою жизнь?

Неужели отец прав и я такой же, как он?

Нет. Мы с ним разные, и я не хочу быть на него похожим. И на маму тоже. Лонни, Сэм, Салли тоже совсем другие.

Но я не мог отрицать того, что унаследовал отцовскую тягу к нарушению правил и мамину глубокую грусть.

Норман Мейлер, великий спортивный журналист, комментировавший поединок в прямом эфире, сказал, что никогда не видел, чтобы один человек бил другого с такой силой и столько раз. Когда читал об этом в газете и в журналах о боксе, то чувствовал себя еще хуже. Фотографии с Паретом, безжизненно повисшим на канатах, вызывали у меня тошноту. К концу двенадцатого раунда глаза у него были опухшие и превратились в щелки. Он впал в кому и через десять дней скончался.

Еще много недель после этого я мог думать только о том, что Бенни Парет не пришел в сознание, потому что мозг его умер еще тогда, когда он висел, прижатый к канатам, и даже не мог упасть на ринг. Насколько меня это отвращало, настолько отец радовался, что справедливость восторжествовала — в стиле Терстона Кроу.