Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

— Им кто-нибудь что-нибудь сообщил?

— Вряд ли.

— Ладно, тогда лучше пойти к ним, пока папа сам сюда не спустился с ремнем.

Мама с отцом сидели напротив друг друга за кухонным столом. Мама жаловалась, что никто ее не слушается и что дети никогда не помогают по дому.

Когда я вошел, она подняла на меня покрасневшие глаза.

— Где ты был? На улице давно ночь.

Никто не обратил внимания на мою порванную одежду и расцарапанный подбородок. Отец таращил глаза, как обычно, когда злился, и это означало, что маме удалось перетянуть его на свою сторону. Ее не волновало, где мы бегаем и чем занимаемся, но когда она решала рассердиться на кого-нибудь из нас, то подстрекала отца устроить наказание — хотя он не особо и нуждался в таком подстрекательстве. Только в такие моменты он не злился на нее.

С выпученными глазами отец встал и начал вытаскивать из штанов ремень.

— Ты расстроил мать! Я этого не потерплю!

Не грози мне наказание, я расхохотался бы ему в лицо — отцу плевать было на то, что происходит с матерью.

Он обернул кожаную полоску ремня вокруг руки, так что пряжка оказалась сверху — так удар был сильнее. У мамы, как по волшебству, высохли слезы, а рот растянулся в улыбке. В кои-то веки отец прислушался к ней. Только так она и могла этого добиться.

Я уставился в пол, готовясь встретить боль. Потом поднял голову, стараясь не встречаться с отцом глазами. Но потом все равно не сдержался. Интересно, он так же смотрел на тех сукиных детей, которым собирался отомстить? Глазами, полными ненависти… Да, он мог избить меня до полусмерти сегодня вечером, но это не имело никакого отношения к тому, что я поздно пришел домой.

Пока он приближался ко мне с ремнем, я представлял, что меня собираются пытать японцы, потому что я едва не сбежал из плена. Я всегда воображал что-то в таком роде, но это мало помогало. Я оставался Дэвидом Кроу, как бы сильно ни хотел стать кем-то другим.

Отец впал в свой обычный транс: он бормотал себе под нос, глаза его бегали из стороны в сторону, а губы дрожали.

— Отец лупил меня мокрой веревкой и пару раз едва не убил, — рычал он, словно жестокие побои были своего рода ритуалом инициации в семействе Кроу.

Первый удар всегда был самым худшим и болезненным, особенно если тело у меня еще болело после предыдущей порки — или от царапин, полученных в процессе бегства от парня с длинными волосами. Пара ударов в одно и то же место, и кровь потечет по штанинам джинсов.

Я сморгнул, готовясь принять удар пряжкой, как только ремень просвистит в воздухе, и почувствовал себя обычным трусом. Отец говорил, что я должен принимать наказания как мужчина — то есть как он сам. Но как именно? Гордиться своей выносливостью? Или давать сдачи? Неужели все чероки так воспитывают своих сыновей?

А может, просто мои родители — двое больных ублюдков, которые вымещают злобу на детях, когда не дерутся между собой?

По какой-то причине он вдруг замер, подняв в воздух руку с ремнем.

— А почему ты так задержался и не предупредил мать?

— Я был дома у Джоуи Переа, читал Британскую энциклопедию , — тут же выпалил я. Это была лучшая ложь, которую я смог придумать по дороге домой.

— Нам в школе на завтра задали сделать проект. Мой — про Чингисхана, монгольского военачальника.

Отец опустил ремень.

Я говорил быстро, надеясь впечатлить его своими познаниями о жестоком правителе, карательные меры которого должны были найти отклик в отцовской душе.

Чингисхан три дня держал собственного дядю на муравейнике в ужасную жару, а потом привязал его за руки и за ноги к четырем коням, которые побежали в разные стороны. Он порвал его на части за то, что тот хотел отобрать у него власть над войском. Великий хан пытал и убивал всех своих соперников, не только дядьку. Устраивал настоящую кровавую баню.

— Баню? Что это означает?

Я заколебался, удивленный тем, что отец не знает такого слова, но быстро сообразил:

— Это когда убивают много людей в кровавом сражении.

— Кровавая баня , — повторил отец за мной несколько раз, как будто эти слова успокаивали его взбудораженный ум. Глаза его перестали бегать, складки на лбу разгладились. Я сумел отвлечь его от наказания рассказом о мстительном, кровожадном подонке — таком же, как он сам. Мне частенько удавалось впечатлить отца изобретательными проделками, но в ту ночь я затронул его жестокую сторону.

Он улыбнулся во весь рот. Мама поджала губы. Получалось, что отец забыл о ее жалобах.

— Как дела в школе? — спросил он, заталкивая ремень обратно в брюки, как будто и не собирался меня бить.

— Хорошо.

— Мать говорит, с развозом газет у тебя тоже порядок, клиенты прибывают.

Он сделал мне знак садиться за стол.

— Дай Дэвиду что-нибудь поесть, Тельма-Лу.

— Но его же надо наказать за опоздание…

Голос мамы задрожал и стих, когда отец прожег ее взглядом. Она поспешила к холодильнику за остатками ужина.

— Расскажи-ка мне еще про Чингисхана и Монгольскую империю, — попросил отец, пока я, сидя напротив него, поглощал холодный ростбиф, запивая ледяным чаем.

Примерно с час я пересказывал ему все, что сумел запомнить, про монгольские орды и великие завоевания Чингисхана. Потом переключился на Александра Великого, про которого отцу всегда нравилось слушать.

В школе мы не проходили Чингисхана, но я читал про него у Джоуи в последний раз, когда был там в гостях. Мне очень нравилось читать энциклопедию. Отец никогда не стал бы звонить его родителям и проверять.

Каждый день грозил мне наказанием, поэтому я был готов на что угодно, лишь бы избежать побоев. Лучше уж солгать, если от этого отец смягчится.

Обмануть их с мамой было нетрудно. Обычно мне удавалось перехитрить отца, если только он не находился на пике своего гнева. Главное, было успеть, пока до этого не дошло — за доли секунды. В тот вечер мой прием сработал.

Чтобы контролировать маму, нужно было заставить ее почувствовать собственную важность. Для этого я просто соглашался со всем, что она говорила. Как только она решала, что я на ее стороне, можно было не волноваться, что она пожалуется отцу. В тот вечер, если бы я поговорил с ней перед тем, как папа вернулся домой, мне наверняка удалось бы ее убедить, что она сама меня отпустила.

Ну а лучшим способом самозащиты было держаться как можно дальше от них обоих.

Еще несколько недель после того случая Сэм, лежа на нижнем ярусе, толкал в дно моей кровати ногами и смеялся, вспоминая Элефант-Хилл. Ему нравилось кружить по комнате, изображая колесо. Я хохотал над ним до колик в животе.

Оба водителя в интервью газете сказали, что шина не отвалилась от проезжавшего грузовика. Иными словами, это означало «два маленьких гаденыша запустили ее с Элефант-Хилл». Мы с Сэмом должны были оказаться первыми в списке подозреваемых.