Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Зимой на Форт-Дефайнс налетали снежные бури, а температура могла упасть ниже двадцати градусов мороза и держаться так несколько дней. В хоганах круглосуточно топились очаги, и по склонам каньона Бонито поднимался дым. Лошади стоя замерзали насмерть, порой привязанные к оградам. Даже бродячих собак не было видно. Проезжая с отцом мимо «Навахо Инн», мы видели новых и новых «ледышек», валяющихся на земле; их мертвые пустые глаза смотрели на нас с посиневших лиц.

Мона приказала мне отдать ей деньги за развоз и пересчитала их.

— Не хватает пяти долларов.

Она прищурила свои жестокие маленькие глаза.

— Если ты их прячешь, то сейчас же давай сюда.

— Наверное, я потерял пятидолларовую бумажку, — ответил я. — Я не знал, что ее нету.

— Ну, тогда тебе лучше ее найти, потому что ты не войдешь в дом, пока не принесешь деньги.

Она подошла к ватману и написала: «Потерял $5 из денег за доставку газет». Графа «наказание» осталась свободной.

Я ткнул пальцем в прогноз погоды на последней странице « Гэллап Индепендент» .

— Сегодня ночью будет минус тридцать. Я замерзну до смерти.

— Чушь. Вон!

Отец стоял у нее за спиной, не говоря ни слова. Он тоже указал мне пальцем на дверь.

Как я смогу отыскать деньги в темноте?

— Но…

Мона вытолкнула меня наружу.

Бредя по улице с низко опущенной головой, чтобы защитить лицо от колючего ветра, я увидел впереди ярко сияющие огни. Индейский госпиталь Форт-Дефайнс возвышался надо мной словно каменный монумент за пеленой снежинок. Я подбежал к боковому входу. Первые две двери были заперты, и я уже начал паниковать, но дверь в поликлинику оказалась открыта. Прием в поликлинике заканчивался в пять, и ее, похоже, просто забыли запереть.

В хорошо освещенном коридоре я заметил каталку для пациентов. Добравшись до выключателя, я погасил флуоресцентные лампы, вскарабкался на каталку и свернулся клубком под теплым одеялом. Дрожь наконец-то унялась. Правда, ног я не чувствовал еще долго.

В помещении не раздавалось ни звука. Мона работала в поликлинике, поэтому мне надо было убраться до открытия, то есть до восьми утра. Пока же я был в безопасности. Свободный от Моны и отца на целую ночь, я расслабился и крепко заснул, представляя себя узником, сбежавшим из фашистского концлагеря.

Мне показалось, что прошла всего пара минут до того, как я проснулся в сером свете следующего утра. Одежда моя была сырой, но теплой, ужасно хотелось есть. Большие часы на стене показывали половину восьмого. Я спрыгнул с каталки и выскочил на холод.

Добравшись до нашей улицы, я спрятался за домом напротив. Пару минут спустя Мона отправилась на работу. Как только она ушла, я пробрался к нам во двор и скорчился за сараем. Следующим вышел отец, и я смог проскользнуть через заднюю дверь на кухню.

Сэм сидел за столом, доедая кукурузные хлопья. Лонни и Салли уже уехали в школу. У нас было не больше двадцати минут до приезда школьного автобуса.

— Где же ты ночевал? — спросил он.

Я налил молока в миску с хлопьями и рассказал ему про поликлинику. Графа с наказаниями на ватмане по-прежнему была пустой. Мона написала только: «Деньги необходимо вернуть».

— Мона говорит, ты должен вернуть деньги, а до того не получишь еды. И каждый вечер ты должен мыть посуду и убирать, когда все остальные поужинают.

К счастью для меня, моя злобная мачеха не знала, что я дружу с мистером Эшкрофтом с индейского рынка. Он позволял мне оставлять лишние экземпляры газет для его клиентов. Такой побочный доход позволял мне покупать шоколадки и леденцы и иметь карманные деньги. Иногда я выручал по доллару в день, так что пятерку рассчитывал вернуть Моне очень быстро.

Не зная о моем плане, Мона постоянно напоминала мне про деньги, обзывая тупым и безответственным. В субботу утром, не совладав с собой, я обругал ее. Отец тут же ударил меня по лицу и велел садиться в машину — мы едем по делам.

— У Моны есть все основания тебя наказать, — сказал он, когда мы отъехали от дома на его седане, чтобы в очередной раз поживиться из закромов Богатого Дядюшки Игги. — На те деньги, что ты потерял, моя семья могла бы питаться целую неделю. А ты ведешь себя так, словно это какая-то мелочь.

— И что, пускай я замерзну до смерти? Это же несправедливо!

— Придумай что-нибудь! Наверняка есть те, кто пустил бы тебя переночевать. Те же Коницы. Черт, да ты мог бы половину Форт-Дефайнс привлечь на свою сторону. Несправедливо? Не надо говорить мне о несправедливости! Я тысячу раз едва не замерз до смерти и полжизни проходил голодный. Попробовал бы ты пожить в ржавой машине или под мостом! Особенно зимой. Ты понятия не имеешь, в каких условиях я вырос. И не представляешь, через что прошел в тюрьме. Да у тебя не жизнь, а сказка!

Так отец всегда оправдывал свою жестокость. Грудь его начала раздуваться — он явно собирался продолжить. Я прислонился к двери и приготовился к долгому дню, когда мне надо будет стоять на стреме, высматривая полицию или озабоченных граждан, которые могли бы донести на нас. Зимой мимо проезжало меньше машин и грузовиков, так что следить было легче, если только отец не глушил мотор и я не сидел в промерзающем салоне.

Несмотря на женитьбу отца на Моне, наши с ним еженедельные вылазки продолжались. Насколько я знал, она не задавала на этот счет вопросов, даже если мы возвращались очень поздно. Думаю, Мона была в курсе того, что мы делаем. Отец спокойно проносил в дом краденые инструменты, но она делала вид, что не замечает их.

Отец ткнул меня в плечо кулаком:

— Ты представить не можешь, что крутится у человека в голове, когда автобус везет его в тюрьму. Это называют «дизель-туром».

Глаза у него выпучились, вена запульсировала на лбу.

Похоже, дело плохо. Как глупо с моей стороны — надо было держать рот на замке. Я его разозлил, а у нас впереди часов двенадцать в машине только сегодня, и завтра еще столько же. Как обычно, я не знал, что отец планирует, но был уверен, что он выместит свою злость на мне.

— Это, наверное, самое тяжелое, — хрипло пробормотал отец. — Осознание того, что все происходит в реальности. Ты будешь просыпаться в Большом Доме бессчетное количество дней подряд. Выхода нет. К этому моменту ты успеваешь забыть ту злость — или что там было у тебя в голове, когда ты совершил преступление, — настолько, что можешь искренне поклясться в своей невиновности. Ты даже начинаешь говорить в безличной форме, не «я совершил преступление», а «преступление было совершено». Но это уже не имеет значения — даже если ты просто восстановил справедливость.

Несколько миль мы проехали в молчании. Потом отец закричал:

— Ты слушаешь, парень, а? Ты должен знать, как выжить в этом мире. Сейчас ты стоишь на стреме, но должен усвоить все, чему я тебя научу, чтобы выкручиваться в одиночку.