Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Я посидел за рулем еще какое-то время, глядя на входную дверь. Левая рука у меня тряслась — это началось в последние годы, когда я нервничал. Бисеринки пота выступили на лбу. Я мог болтать хоть с лампочкой внутри холодильника, но сейчас никакие слова не шли мне в голову. Мона выглянула из-за занавески. Сообразив, что она меня увидела, я поспешил к крыльцу.

Стучать не пришлось — она сама открыла дверь.

— Зачем ты явился? Если за деньгами, я тебе не дам. И если хочешь у нас жить, то ничего не выйдет. Мы с твоим отцом решили, что тебе надо идти своей дорогой.

От этого злобного выпада каждый нерв вспыхнул у меня внутри. Что за гадина! Против воли мне вспомнилось, как она, стоило мне закончить школу, побросала мои вещи в коробку и выставила ее за дверь. Мне даже не пришлось искать повод для ссоры. Она сама начала. Как ей вообще взбрело в голову, что я пришел просить помощь?

— Мне ничего не надо, — ответил я. — Я просто решил из вежливости проведать вас.

Искренности в этих словах не было ни грамма.

— Дело в твоем отце, так ведь? С ним что-то происходит. Ты знаешь что?

— Нет, — солгал я.

— Он почти не бывает дома. Вечно нервничает. Не хочет со мной говорить. Постоянно ездит куда-то в Западную Виргинию. Завел себе на почте абонентский ящик и думает, что я об этом не знаю. Закапывает что-то у нас на заднем дворе. Какие-то люди его преследуют. Он что, кого-то убил? У него серьезные неприятности?

Она сделала паузу, пристально вглядываясь мне в лицо.

— Ты что-то знаешь , правильно?

Да, я знал про коробки с ворованным оружием и золотыми монетами, которые отец зарыл на заднем дворе. Он рассказал мне о них, когда сообщал код от сейфа, где хранились подробные инструкции, как за него отомстить, если что-то случится. И он не раз говорил о том, что убивал людей.

Но что бы я ни сказал Моне, это лишь осложнило бы ситуацию. Дурацкая затея — как я и думал.

— Мне надо назад на занятия.

Я развернулся и пошел к своей машине.

— Простите, что побеспокоил.

Остановившись у телефона-автомата, я позвонил отцу. Он поднял трубку после первого гудка.

— Тебе удалось довести ее до слез?

— Не думаю, что это возможно. Мне даже не пришлось нарываться на скандал. Мона сама набросилась на меня, решив, что я прошу денег или хочу пожить у вас. Она поняла, что я приехал не просто так. Я ушел, практически ничего не сказав.

— От тебя пользы как от сисек у кабана! — рявкнул отец, швыряя трубку.

В начале ноября он позвонил сказать, что ушел от Моны — видимо, справился без моей помощи. Они с Каролиной переехали в кондоминиум в Колледж-Парке, в нескольких милях от университетского кампуса. Всякий раз, проезжая мимо, я высматривал на улицах отцовский «Форд Капри», боясь случайно наткнуться на него.

На День благодарения общежитие братства и весь кампус опустели. Я тоже ощущал внутри пустоту. В целях экономии шумную печку, отапливавшую дом, на это время отключили. Обычно в четверг я заезжал на пару часов к отцу с Моной, но только не в тот год.

В среду вечером на втором этаже пустого общежития затрезвонил телефон, от сигнала которого я испуганно вздрогнул.

— Привет, Дэвид! — это была Мона. — Твой отец уехал. Лонни и Салли празднуют вместе, а Сэм за границей… может, ты приедешь поужинать со мной?

— Хм… — я не знал, что ей ответить. Мало того что я был последним среди возможных кандидатов, так еще она приглашала меня исключительно ради возможности вызнать что-нибудь об отце.

— Приезжай к часу дня, побудь дома часок-другой.

Неужели в ее голосе действительно сквозил страх? Помимо воли я ощутил к ней жалость.

— Ладно, хорошо. Увидимся завтра.

Минуту спустя я решил все отменить. В следующие двадцать четыре часа мои эмоции менялись каждую минуту — от «да» до «ни за что на свете» и обратно.

Девушка из моей группы пригласила меня на праздник к себе домой, но я ответил, что, если не явлюсь на семейный обед, мне грозят серьезные неприятности. Естественно, это была ложь. Мне не хотелось, чтобы меня расспрашивали, где мои родные и чем они занимаются. Другим незачем это знать.

Когда я пришел, Мона приветствовала меня у двери напряженным, формальным рукопожатием, но в глазах у нее застыла глубокая грусть. Оперная музыка гремела из той самой стереосистемы, которую мы с отцом выгружали из его машины в ночь, когда убили Мартина Лютера Кинга. На столе стояла индейка и все ингредиенты для «Кровавой Мэри», вместе с овощами и клюквенным соусом. Мона суетилась вокруг, словно ожидала к обеду большую семью. Она подняла бокал и произнесла тост за мое здоровье. Но едва только мы начали есть, как беседа переключилась на отца.

— Ты что-нибудь о нем слышал?

— Нет, он, наверное, занят.

Мы оба делали вид, что он не сбегал от нее к другой женщине.

— Твой отец сейчас в поисках себя, — начала Мона. — Быть чероки на Востоке — это нелегко. В Форт-Дефайнс он жил вместе с другими индейцами. В его жизни был смысл. А теперь он чувствует себя потерянным без своих друзей, навахо и чероки.

— Правда? — я постарался, чтобы это прозвучало сочувственно, но ничего не вышло. Смысл жизни отца заключался в том, чтобы нарушать закон и гоняться за юбками. Она что, правда жалеет его или просто пытается таким образом оправдать то, что он натворил?

— Из-за работы в БДИ в Вашингтоне он оторвался от своих индейских корней. Большинство сотрудников управления белые, он чувствует себя среди них чужим. Когда он справится с этим, то вернется.

Она всегда соглашалась со всем, что отец ей говорил. Теперь если он захочет помириться, то такое оправдание ей позволит принять его назад. В конце концов, сколько он собирается прожить со своей индейской девчонкой?

У Моны в глазах стояли слезы. Лицо под гримом казалось опухшим — как обычно у мамы, — и я понял, что перед моим приходом Мона плакала. Мне стало ее искренне жаль, чего я никак от себя не ожидал.

В январе мне выставили оценки за осенний семестр. Все они упали до троек. Я не был удивлен.

С того момента, как отец позвонил сообщить, что уходит к Каролине, я перестал беспокоиться о будущем. Похоже, мне все равно не добиться успеха и не стать счастливым, сколько бы я ни старался. Да и к тому же я никогда не вырвусь из-под отцовского контроля, что еще страшнее.

Я постоянно ощущал давящую усталость. Когда начался тренировочный сезон, я показал плохие результаты, но наплевал и на них тоже. И все-таки мне стало ясно, что со мной что-то не так.

Медсестра в лечебном пункте сказала, что у меня мононуклеоз. Кроме отдыха, никакого лечения она предложить не могла. Тренер велел мне возвращаться в начале следующей осени, когда я полностью поправлюсь. Я был раздавлен. В беге заключалась вся моя жизнь.