Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Уже не в первый раз я узнавал, что отец лгал о своем прошлом. Точно такой же сказкой были и его военные подвиги. Даже цифры не сходились — он поступил в армию в мае 1945 года в восемнадцать лет, прошел обучение, а потом три месяца базировался в Новом Орлеане. К тому времени японцы уже капитулировали.

Но новость мистера Коница огорошила меня куда больше. В основном потому, что мне очень хотелось верить в эту ложь.

Миллионы отцовских историй про то, как мы, индейцы, натерпелись от белых, — полная чушь. Его утверждения, что мы — бледнолицые чероки, еще большая чушь. Попытки воспитать из меня «настоящего воина» — чушь, чушь и еще раз чушь!

Все это была одна большая ложь.

Солнце уже садилось, когда я свернул на трассу 66 в Гэллапе. Не в силах остаться один в своей убогой комнате, я притормозил у Американского бара на Коул-авеню и заказал себе пиво. Я уже собирался отхлебнуть глоток, когда старый навахо, шатаясь, подошел к барной стойке и обратился ко мне:

— Купи-ка мне пива, сукин ты сын!

По красным глазам и запаху перегара я понял, что он пил тут целый день. Я кивнул головой бармену, и тот поставил для него на стойку еще один стакан. Навахо ухмыльнулся:

— И что богатенький ублюдок вроде тебя тут делает?

Я был в джинсах, кедах и поношенной рубашке, но ему все равно казался богатым. Меня пронзила печаль и жалость к этому старику, а заодно и к остальным пьяным навахо, толпившимся в баре. Они явились сюда прямо с утра и собирались оставаться всю ночь.

Внезапно я понял, что это те самые люди, которых мы с Сэмом преследовали, кидая в них «вишневые бомбы» и фейерверки. Мы сбивали с них шляпы и сдергивали штаны. Это за ними утром в воскресенье в бар являлись жены. Как вообще нам пришло в голову развлекаться, издеваясь над ними? Как мы могли быть такими жестокими?

Заходя в бар, я не думал, что мне может стать еще хуже, но вот теперь стало.

Навахо, стоявший рядом со мной, все еще дожидался ответа.

— Извините, — пробормотал я и спешно выскочил на улицу.

Я гнал вперед на своей машине, и слова мистера Коница крутились у меня в мозгу. Что ты будешь делать без образования? Хочешь всю жизнь вкалывать на стройке? Ты белый. Ты не чероки. Тебе тут не место.

В тот момент я точно знал только одно: мне нельзя там оставаться. Мистер Кониц действительно любил меня и потому высказал все предельно честно.

В понедельник утром я первым делом пошел к телефону-автомату в холле мотеля, бросил туда мелочь и набрал номер приемной комиссии Университета Мэриленда.

— У меня для вас хорошая новость и плохая, — ответил мужской голос. — Вы сами подали заявление, вас не отчисляли, иначе вы не смогли бы вернуться в университет. Точка.

Он произнес слово «точка» так, будто отчитывал непослушного ребенка.

— Мы приняли вас, потому что у Монтгомери-колледжа заключен с нашим университетом договор, но если вы не приступите к занятиям этой осенью, вам придется поступать заново. К сожалению, оценки у вас ниже средних, а школьный аттестат не выдерживает никакой критики, так что шансов на повторное поступление никаких. У вас есть две недели, чтобы вернуться в кампус, набрать нужные предметы и приступить к занятиям, иначе вы вылетаете.

— А что, если я решу подождать и позднее перевестись в другой колледж?

— Поверьте мне, ни один другой колледж вас не примет. На вашем месте, мистер Кроу, я вернулся бы назад, и как можно скорее.

Я ощутил подступающую панику.

— Спасибо! — пробормотал я и повесил трубку.

Если гнать изо всех сил, я успею вовремя вернуться в Мэриленд и смогу сделать вид, что этого бегства в Гэллап просто не было. Я надеялся, что в общежитии братства для меня найдется место, а тренер примет меня обратно в команду. Работу в гольф-клубе я то прерывал, то возобновлял, но меня всегда брали с радостью.

Я побросал свои немногочисленные вещички в багажник «Рамблера», вжал в пол педаль газа и устремился на восток.

Когда я ехал по трассе 66 мимо знакомых магазинов и ресторанов, они казались мне совсем другими. Годами, думая о доме, я представлял себе Гэллап и Форт-Дефайнс, но в тот день был охвачен страшным чувством вины и потери.

Бессмысленно упрекать отца за его ложь. Он просто еще сильней обозлится. Нет, мне надо отыскать собственную правду. Но с чего начать? Нам, детям Кроу, лгали с самого рождения, и эта ложь стала частью нашей судьбы. То, что мы чероки, было одним из немногих поводов для гордости. Я не представлял, какой правдой можно заменить эту ложь.

Получается, мы обычный «белый мусор»?

На подъезде к Альбукерке я заметил поворот в тот район, где жила мама. Повинуясь внезапному импульсу, я свернул и подъехал к ее дому. Мы не общались с ней с тех пор, как она прислала мне фотографии и записку. Наверняка ее это расстраивало. А мне хотелось извиниться за то, что был ей плохим сыном.

Машины Уолли во дворе не оказалось. Я постучал в дверь, чувствуя, как все мои внутренности завязываются в тугой узел. Иллюзии о радостной встрече внезапно померкли. Что, если это очередная большая ошибка?

Мама открыла дверь, и лицо ее при виде меня сморщилось.

— Чего тебе?

Я открыл рот и закрыл его обратно.

— Вы не один, у кого идет кровь, если порезаться, мистер! Может, хочешь узнать, почему твой отец пытался убить Клео? И почему Джордж хотел убить твоего отца?

— Нам обязательно говорить об отце?

— Я любила его и дождалась из тюрьмы.

Мамин приемный сын, Джон, которому было уже около семи лет, появился в дверном проеме рядом с ней и улыбнулся мне.

— Нам обязательно говорить обо всех плохих вещах, которые с тобой произошли?

Я улыбнулся мальчику в ответ.

— Мы только об этом всегда и говорили.

— Они должны были отправить его на электрический стул. Ему просто повезло. Не представляю, как Клео выжил после таких побоев. Терстон хотел его убить. Судья мне сказал не принимать его обратно — он хладнокровный убийца. Но я не послушала. И что мне это дало? Одни неприятности.

— Почему ты отправила мне те фотографии? Ты обидела меня!

— Но не так, как ты меня! Ты получил по заслугам. Ты меня не любишь. Ты любишь только своего отца.

— По крайней мере, с ним можно говорить о чем-то, кроме его прошлого, с которым я ничего не могу поделать.

— Ты выбрал его, а не меня!

Она скрестила руки на груди и надула губы, словно я не выбрал ее в свою команду, играя в салки на детской площадке.

— Я с ним больше не живу. Мне приходится самому прокладывать себе путь в жизни.

— Я прощу тебя, если ты переедешь в Альбукерке. Уолли устроит тебя на работу водителем грузовика. Сможем видеться хоть каждый день.

— Мам, я не могу. Я возвращаюсь в колледж.

— Ты меня не любишь — иначе остался бы!