Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Сердце у меня не лежало к учебе. Когда подошло время весенних каникул, я написал заявление на отчисление, хотя закончить колледж было моей главной целью с того самого судьбоносного дня с Глэдис и доктором Хермом Дэвисом. Я оставил записку Майку, говоря, что мне требуется время все обдумать, но я, возможно, вернусь. У меня не было никакого конкретного плана, поэтому я не знал, что еще написать.

Я поехал в Гэллап, останавливаясь лишь перекусить и поспать. Мой «Рамблер» работал на пределе. Мне хотелось скорей оказаться там, где я чувствовал себя нормальным человеком, в местах, которым я принадлежал. Добравшись до трассы 66, я снял себе комнату в дешевом мотеле с тараканами на один месяц. Нагреватель стонал и трясся от старости, но за два доллара за ночь я на него не жаловался. Даже пьяницы, валявшиеся у дверей, показались мне знакомыми.

На следующее утро я поехал по трассе 66 в сувенирную лавку Рея Пино. Об одной мысли о том, что мы вновь увидимся с ним, у меня становилось тепло на душе. Гэллап показался мне более грязным, чем я его помнил, а может, так сказывались последствия жизни на преуспевающем богатом Восточном побережье. Проезжая мимо Южной второй улицы, где стоял когда-то наш дом на две семьи, я увидел объявление на заборе стройки: «Требуются поденные рабочие, десять долларов в день». Я повернул руль.

Когда я спросил прораба, жирный неряшливый рабочий, стоявший возле бетономешалки с сигаретой во рту, пальцем указал на высокого мужчину с громадным животом.

— Вам нужны поденщики? — спросил я его.

На рабочей куртке у мужчины красовалась табличка «Бак, прораб».

— О да, мы как раз ищем гения с университетским образованием, чтобы он махал тут кувалдой и таскал цементные блоки, — съязвил он. Полдюжины рабочих-мексиканцев, услышав это, расхохотались.

— Приходите завтра к семи утра, профессор Неудачник.

Я опустил глаза на свой свитер с эмблемой Университета Мэриленда и выругался сквозь зубы.

— Я бросил колледж и приехал назад домой.

Свитер был моей единственной теплой вещью, так что я сорвал его с себя и вывернул наизнанку. Ничего не могло быть глупее, чем явиться на стройку в одежде с университетской символикой. Это было все равно что написать у себя на груди: «Я из Гарварда, а вы тут все идиоты».

Бак ухмыльнулся:

— Ты будешь работать с чертовыми бывшими заключенными. Такой себе курс философии, только без сисек.

В следующие несколько недель я успел расспросить их о том, за что они попали в тюрьму и как этот опыт их изменил. Правда ли то, что говорил отец — что в тюрьме невозможно исправиться?

— Перестань уже нас доставать, — сказал мне как-то мускулистый рабочий с зубами, темными от табака. — Все, что нам надо, — это женская задница, деньги да виски, и побольше.

Я жил одним днем, не заботясь о будущем. Старался почаще заглядывать к мистеру Пино, и мы с ним смеялись над нашими с Сэмом сумасшедшими выходками. Со временем я заметно окреп. Как-то утром в июне я пробежал двадцать пять миль от Гэллапа до Форт-Дефайнс и пешком вернулся назад.

В выходные я катался по резервации, чтобы убить время, и обязательно заглядывал на почту в Форт-Дефайнс, чтобы повидаться с Коницами, единственной настоящей семьей, какую когда-либо знал. Моих друзей там больше не было. Генри, Ричард и Джим уехали в колледж, Томми погиб в стычке между бандами. Когда я узнал о смерти Эвелин, сердце мое было разбито. Мне так и не удалось ее поблагодарить за то, что она сделала для нас.

Миссис Кониц беседовала со мной, разбирая почту. Одновременно она делилась новостями с посетителями и присматривала за младшими детьми в задней комнате. Она расспрашивала меня о жизни на Востоке и иногда, слушая мой рассказ, поднимала голову и вглядывалась в мое лицо, но никогда не говорила, что у нее на уме.

Если я приезжал на почту ближе к вечеру, мистер Кониц обычно уже был там, и мы вспоминали с ним про наш клуб 4-Н и детскую лигу. Я говорил ему, что он стал для меня настоящим отцом, но он ничего не отвечал, а иногда и просто обрывал этот разговор. Как-то раз в конце августа миссис Кониц мне сказала, что ее муж хочет поговорить со мной один на один, когда вернется домой.

Я был рад, что он собрался провести со мной время. Недавно я узнал, что мистер Кониц не только сражался на Тихом океане во время Второй мировой войны, но и входил в команду шифровальщиков-навахо, придумавших самый надежный военный код. Без них мы бы никогда не победили японцев. Мне не терпелось его об этом расспросить.

Но мистер Кониц, едва войдя в дверь, скомандовал мне отправляться во двор. Там он поставил прямо в грязь два пластмассовых стула.

— Сядь и послушай, — приказал он, сурово глядя на меня своими карими глазами.

Насторожившись, я уселся на стул.

— Что ты делаешь здесь? — спросил он. — Мы решили, ты приехал повидаться. Поработать — на лето. Но ты до сих пор тут. Почему? Тебе здесь не место. Что ты будешь делать без образования?

— Здесь мой дом.

— Вот и нет. И никогда не был.

— Нет, он тут.

— Ты что, хочешь всю жизнь вкалывать на стройке, как эти бедолаги из резервации? Но они навахо. Они живут так, как жили их отцы, на землях, на которых родились. Это совсем не про тебя.

— Мистер Кониц, я…

Он махнул рукой перед моим лицом.

— Возвращайся к своему народу! Ты — не навахо.

— Но мы чероки!

Он только фыркнул:

— Это ложь. Вы не чероки.

— Что?

— Твой отец не чероки. Он лжет. И ты это знаешь.

Я покачал головой. Что он такое говорит?

— Мы чероки , и это мой дом.

— Нет, Дэвид, ты белый!

Я отвернулся. Голова у меня закружилась.

— Форт-Дефайнс — не твой дом. И Гэллап тоже. Я никогда не понимал, зачем ты так сюда рвался в старшей школе.

Вы не чероки .

— Ты боишься своего отца и боишься самого себя. Посмотри в лицо своему страху!

Я уставился на сорняки, росшие вдоль забора, не в силах отвечать.

Мистер Кониц наверняка говорит правду. Честность для него все. Он всегда был жесток с теми, кого ловил на лжи.

Но если я не чероки, то кто я такой? Если мой дом не в резервации, то где он? Я думал, что мистер Кониц любит меня, как собственного сына, и что я всегда буду частью его семьи.

Твой отец не чероки . Отец все время лгал, и мистер Кониц знал это. Все знали — кроме нас. Я вспомнил, как Гилберт принудил меня сказать, что я не индеец.

Он был прав. Я — лжец.

Меня затошнило.

Мистер Кониц поднялся со стула и протянул мне руку. Разговор был окончен.

Я взялся за его руку и встал на ноги, не глядя ему в глаза, чтобы он не видел моих слез. Опустив голову, я прошел через двор, миновал ворота и сел в машину.

Я медленно ехал назад в Гэллап, и голова у меня кружилась от неловкости и стыда.