Йонас Бонниер - День гнева [litres]

Синдре знал обо всем этом.

– Фирца готовит возвращение Господа, – ответил он Петеру. – Пока она здесь нужнее, она будет оставаться среди нас.

– Но почему мы должны сидеть сложа руки? – возмущался Петер. – Разве не в Его воле иметь при себе ту, с которой Он обручен? Разве мы не будем вознаграждены, если поможем Ему?

– На твоем месте я бы поостерегся говорить об этом вслух, – предупредил Синдре.

– Но я говорю только с тобой.

– В день, когда Фирца вернется домой, люди припомнят тебе эти речи и…

– Думаешь, я не смогу…

– Гордыня – тяжелейший из грехов, – перебил его Синдре. – Ты рискуешь навлечь нежелательное внимание не только на себя, но и на всех нас.

– То есть? – не понял Петер. – Ты боишься, что Кристина…

– Я ничего не боюсь, – оборвал его Синдре, на этот раз жестче обычного. – Потому что знаю, что то, что мы делаем в Кнутбю, несравнимо выше отдельной человеческой судьбы. Наберись терпения, Петер. Твое время еще придет, в этом не приходится сомневаться.

– Я и не сомневаюсь.

– Господь тебя любит.

– Он любит всех нас.

– Да.

– О’кей, спокойной ночи, Синдре, и спасибо за поддержку.

– Спокойной ночи, Петер. Передавай привет Эве.

В полумраке конюшни пахло сеном и лошадиным навозом. В белом свете фонаря со стороны проселочной дороги едва обозначались контуры их лиц. Беттан предалась воспоминаниям о сливовом желе, которое опрокинулось на пол, точно блин со сковороды, на вечеринке в складчину, где Беттан отвечала за десерт на двадцать персон. История стремительно приближалась к кульминации, когда Синдре нетерпеливо ее перебил.

– Я ведь рассказывал тебе о своих снах? – спросил он. – О тех, про Микаэлу?

Беттан смолкла. Синдре хотелось бы лучше ее видеть. Это был первый случай после Грёндаля, когда он упомянул при ней свою жену. И первый раз, когда Синдре позволил действительности вторгнуться в их с Беттан замкнутый и непроницаемый для внешних воздействий мир. Синдре нередко спрашивал себя, осознает ли Беттан, насколько это необычно – замалчивать в разговорах темы, связанные с реальной жизнью? И каждый раз отвечал себе, что да, конечно, осознает и в полной мере. Она ведь далеко не глупа.

Но упоминанание имени Микаэлы повергло Беттан в шок, Синдре понял это по ее молчанию. Тишину нарушила одна из лошадей, которая заскребла копытом в стойле. Синдре инстинктивно повернул голову.

– В снах я понимаю не так много, – прошептала Беттан. – Это больше по части Петера.

«Один: один», – она сравняла счет, упомянув Петера в ответ на имя Микаэлы.

Но Синдре еще не закончил.

– Улле и Анн-Бритт никогда не видели вещих снов? – недоверчиво спросил он. – Неужели им не было никаких откровений? Вы ведь ходили в церковь с раннего детства и…

Беттан выставила ладонь, останавливая Синдре.

– Я младшая сестра, он – старший брат, – сказала она. – Это ему, а не мне предстояло работать в общине, к чему его и готовили. Меня эта участь миновала. Клянусь, именно так я это и ощущаю. Меня не отодвинули в сторону, не оттолкнули как девочку… Меня миновала эта участь.

– Но теперь-то, когда ты живешь…

И на этот вопрос Беттан ответила, не дав ему договорить.

– Нет, и теперь тоже нет. Я ничего не знаю ни о планах общины, ни о будущем. Со мной не обсуждают такие вещи. Петер не живет дома. Я имею в виду, совсем не живет. Он скрылся вместе со своей новой девушкой. Хотя, кто я такая, чтобы судить…

Она хмыкнула, а Синдре подумал, что все дело в молодости. Охота скакать из семьи с семью, превращая жизнь в романтическую комедию. Или в фарс, что того хуже. Потому что, если здраво взглянуть на вещи, все не так уж смешно. Но чего еще ждать от человека, который женился в восемнадцать лет? Люди меняются, развиваются, с годами хочется попробовать чего-нибудь нового.

– Эва тоже еще та штучка, – продолжала Беттан. – Еще какая штучка! И все ее моют и кормят, как какого-нибудь домашнего зверька.

Она рассмеялась, а Синдре на этот раз удивился по-настоящему. Потому что одно дело прогулки по Стокгольму или истории про сливовое желе и совсем другое – в открытую насмехаться над Фирцей в Кнутбю. Здесь одно из двух: или полное сумасшествие, или… что если Беттан не верит, то есть вообще? Мысль сама по себе дерзкая и неожиданная, но это многое бы объяснило.

Спрашивать об этом напрямую уж точно чистое безумство.

– Я слышала о твоих снах, – неожиданно сказала Беттан. – И о письме Аронсона тоже. Микаэла должна умереть, а ты жениться на Анне Андерсон, ведь так?

– И кто же… – начал Синдре, но Беттан снова его оборвала:

– Петер все мне рассказал. Он был зол по-настоящему. Он считает, что это письмо написал ты сам, а потом отправил из Стокгольма.

На этот раз Синдре не успел даже удивиться.

– Как же с вами непросто, – продолжала Беттан. – И я совершенно не понимаю этого упоения смертью. Скоро вернется Иисус, и тогда все мы умрем. Зачем это все, Синдре? Живи, говорю я тебе, пока есть такая возможность.

Тут она улыбнулась, и Синдре не смог удержаться от смеха, что еще больше развеселило Беттан. Она встала и сняла брюки:

– Ну, а теперь займемся делом.

Обычно после секса Беттан сразу уходила, но на этот раз Синдре ее задержал.

– Что если сны, которые ты считаешь такими скучными, все же говорят правду и Микаэла действительно умрет? – спросил он.

– И что? – не поняла Беттан.

– Могла бы ты тогда… ну, даже не знаю… Я имею в виду попытать счастья где-нибудь на стороне, не в Кнутбю?

– Ты серьезно?

– В конце концов, и в Грёндале не так плохо.

Синдре хмыкнул, но Беттан оставалась серьезной.

– Ты что, и в самом деле хочешь…

Синдре кивнул:

– А ты? Не хочешь составить мне компанию?

– Ну… во‐первых, я замужем, – ответила она. – У меня есть Лукас, ты забыл?

– Да, но вы не живете вместе. А ты и я…

– Я знаю, – перебила его Беттан, – мне надо что-то делать с моим браком. Но что именно, я еще не решила. А если бы решила, давно бы сделала.

Тут она пустилась в какие-то рассуждения о Лукасе, но Синдре уже услышал достаточно. Она не сказала «нет».

Прежде всего, это была такая игра – спектакль, в котором все роли играли сами же зрители. Совместные обеды после пасторских собраний вошли в традицию, прервать которую сейчас означало выложить карты на стол и поставить себя лицом к лицу с проблемой, справиться с которой они не в состоянии.

Именно поэтому в первое воскресенье октября Синдре и Микаэла Форсман оказались в доме Улле и Анн-Бритт. Они подошли около шести, когда остальные были в сборе – Эва и Петер Скуг, Пер и Ирма Флудквист, Людвиг и Сюсси Странд и Беттан Альме. Лилиан тоже пригласили, но она отказалась. Ее ложь давно разоблачили, но Лилиан никто ни в чем не винил. Все знали, как тяжело ей приходится в одном доме с Эвой.