Йонас Бонниер - День гнева [litres]

Анн-Бритт приготовила осеннее рагу из лосятины с грибами и бобами и подала его с зеленым салатом. Гости расселись за столом как попало. После всех ссор, недоразумений, тайных соглашений и интриг, кто и с кем сидит, давно уже потеряло значение. Выяснять, тем более распутывать столь запутанные отношения просто не имело смысла.

Тем не менее актерскому ансамблю удалось сохранить порядок за столом. Гости много смеялись и вели счет выпитым бутылкам. Это была та самая радость в единении, которой славился Кнутбю и которая, похоже, въелась в плоть и кровь его пасторов.

Кто именно исполнял главные роли в разыгрываемом представлении, так и осталось неясным. Стоило Эве обронить реплику, как все замолкали. А потом дружно переводили глаза на Синдре и ждали, что он ответит.

Людвиг Странд, новый фаворит Эвы, мог бы занять за этим столом более видное место, но предпочел оставаться в тени. Синдре решил, что причиной такого поведения стало присутствие за столом Сюсси, которая не оставляла впечатления миролюбивой женщины.

Но веселье вошло в колею, и гости быстро перестали следить друг за другом. Эва и Синдре играли сцену за сценой, не упуская ни единой фразы, ни паузы. И когда пришло время кофе, никому не хотелось оставлять обеденный стол ради «салона», – так Анн-Бритт называла гостиную.

Неужели Синдре и Эва Скуг и в самом деле зарыли в землю боевые топоры? Со стороны, во всяком случае, очень походило на то, – с таким увлечением они подхватывали фразы друг друга и, соприкасаясь головами, прыскали над шутками, которых больше никто не понимал.

Даже если время от времени из-под всего этого посверкивали искорки ревности, Эве и Синдре удалось поддерживать общее настроение праздника. Это ощущалось все время, и вечер закончился в мажорной тональности.

Вместо того чтобы пойти домой, Синдре объявил, что хочет минутку побыть наедине с Господом, чему никто не удивился. Когда гости разошлись, каждый в своем направлении, Синдре достал сигареты и направился к бывшей мебельной фабрике. Он выдохся, потому что посвятил вечер именно тому, с чем хотел навсегда расстаться, – лицедейству, лживым людям и религии.

Синдре встал под фонарем в конусе белого света и закурил. Ночь выдалась темная и тихая, умиротворяющая, можно сказать. Морозный воздух и сигаретный дым – с некоторых пор это сочетание уводило Синдре в прошлое, которое существовало уже не в Кристинехамне, а в некоем потаенном уголке души.

Синдре достал третью сигарету, когда услышал за спиной голос:

– «Экклезиаст» – глава третья, стих третий.

Синдре вздрогнул, выронил сигарету и обернулся.

– Как долго ты здесь стоишь? – спросил он.

Анна Андерсон не вышла на свет. Она стояла чуть поодаль, на лугу, но Синдре безошибочно узнал ее проявившийся в темноте силуэт. Он нагнулся и поднял сигарету.

– Я наблюдала за вами в окно, – сказала она. – Я все видела.

– Анна, я даже не знаю…

– Дети спят, – перебила его она. – Я получила сообщение на мобильный: «Экклезиаст», глава третья, стих третий.

Синдре кивнул.

– Это о том, что надо оставить сомнения, ведь так? – продолжала Анна. – То есть я должна это сделать. Сообщение с твоего телефона, Синдре?

– Нет.

– Но послал ты?

Синдре пожал плечами:

– Все предопределено, это не наше с тобой решение.

Анна что-то ответила, он не расслышал, что. Она сильно потеряла в весе в последнее время, мучилась сама и мучила Синдре.

Он затянулся сигаретой. Сердце колотилось как бешеное.

– Но это же проверка, – вдруг сказала она. – То, что ты говорил об Аврааме, помнишь? Он должен был пожертвовать своего единственного сына Богу, убить из-за любви. Но убивать не потребовалось. Ты ведь проверяешь меня, Синдре?

– Мне не нужно тебя проверять, – ответил Синдре, – я тебе верю. Я знаю тебя. Ты идешь с Иисусом, Анна. По мне, ты сделала достаточно, чтобы это доказать. Остальное между тобой и Господом.

– Но ведь это ты меня спрашивал, могу ли я убить, чтобы…

– Я помню, о чем тебя спрашивал, – раздраженно оборвал ее Синдре. – И ради кого спрашивал, тоже. Пути к отступлению открыты, Анна.

Больше он ничего не сказал. Бросил на землю тлеющий окурок и затоптал ботинком.

Две ночи спустя, во вторник седьмого октября, Синдре проснулся от того, что Анна взяла его за плечо, – вся горячая, похоже, жар. Но пару часов назад, когда Синдре погасил свет, с ней все было в порядке. В темноте Синдре не видел ее лица, слышал только голос, совсем близко.

– Милость Фирцы, – прошептала Анна и что-то еще. Потом, после долгой паузы, добавила: – Примет ли меня Фирца, если я сделаю это? Простит, как ты думаешь?

– Да, – Синдре не сомневался ни секунды.

– Но примет ли она меня после этого?

Он вздохнул. Анна ходила по кругу. Ее нужно было подтолкнуть, найти новые аргументы, вывести на новую мысль – из пассивного состояния в активное.

– Послезавтра я уеду, – сказал Синдре. – Тебе это известно? Мы все уедем, и мне этого очень-очень не хочется. Двенадцать часов в самолете, неделю без тебя и детей…

– Но это же была твоя идея? – удивилась Анна.

Индусы нашли партнеров в Гонконге, потенциальных представителей «Миссии наций» и Библейской школы в Китае. Еще совсем недавно, получив такую новость, Синдре воспрял бы духом, но теперь не ощущал ничего, кроме беспомощности и отчаяния. Он не хотел разлучаться с Беттан и ради нее наплевал на миссионерскую работу.

– Тебе известно о моих снах, – ответил он Анне. – Все предопределено, так говорят пророчества.

Анна что-то пробормотала. Синдре нашел в темноте ее руку – потную, проскальзывающую между его пальцами.

– Завтра вечером я уеду, – продолжал он, – и вернусь далеко за полночь. Ты меня поняла? – Синдре не был уверен, что Анна его услышала, поэтому повторил еще раз: – Завтра вечером. Микаэла будет в доме одна, ты поняла?

– Мы с ней останемся одни, – прошептала Анна.

– Все предопределено, – подтвердил Синдре.

Анна положила голову ему на грудь, и он почувствовал, как она вспотела. Анна что-то шептала, похоже, разговаривала с кем-то, но не с ним. Синдре думал, что еще должен ей сказать.

– Ящик с инструментами в подвале.

Анна не ответила, только вздохнула, ткнувшись лицом в его грудь. Синдре не понял, дошла ли до нее последняя фраза, но повторять не стал. Это было бы слишком откровенно. Он ведь ничего не хотел знать о том, что касалось только ее, Господа и Фирцы.

– Ты будешь прощена, – прошептал он и погладил ее по горячей голове.

Анна Андерсон перестала быть послушной девочкой. Она сама пришла к такому выводу, когда услышала, что дети на первом этаже повздорили, и не вмешалась. Она лежала в постели, гардины на окнах спальни не были раздернуты. На крыше копошились какие-то птицы. Сороки? Голуби? Они долбили клювами черепицу и все время топали. Анна задумалась о времени суток. Утро?