Грей - Пантеон

Артура эта история позабавила, он даже отставил в сторону свое пиво.

– Я и не знал, все ты подмечаешь, Андерсон! – восхитился он.

– А я не знал, что ты свалишь, даже не попрощавшись.

– Ну… Свел же нас случай, м?

– Только ты никуда не уедешь. – Слова Эбби не звучали как угроза, он произнес это несколько театрально, даже с юмором, но Артур не понял.

– Как это? Ты меня не пустишь, приятель? – Он приобнял Эбби, притянул ближе – довольно грубовато.

– Крипстоун-Крик тебя не пустит. – Артур Дуглас Марлоу не знал кое-что еще, поэтому Эбби пришлось посвятить его в очередное (ха-ха!) городское откровение: – Эта остановка не работает. Тут уж с зимы ничего больше не ходит. На своем горьком опыте, ага, тебе это ведаю.

– Да ладно?! А это тогда что? – Спросил Артур, указывая на дорогу. Эбби сидел к той стороне спиной, но в ночной тиши с однообразным концертом сверчков, даже не обернувшись, слышал шум подъезжающей громадины. Свет фар выхватил их из полумрака, описав в треугольник.

Подле них остановился автобус. Попыхтел, после двери с обеих сторон отворились.

– Тут ничего не ходит, парни! – кричал водитель, высунувшись с левой стороны транспорта. – Вы чего, не местные поди? Как вас сюда занесло?

– Да, не местные! – подыграл Артур. – А как нам попасть на вокзал?

– Это вам повезло, я домой заезжал, прям на малышке своей, а сейчас вот туда и поеду, работаю в ночную смену. Подбросить?

– О! Вот это весьма кстати! – оживился Артур. Эбби его восторга не разделял. Они не успели ни поговорить толком, ни попрощаться, ни…

– Ну? Едем? – не терпелось водителю.

– Конечно, минуту! – Марлоу схватил свою сумку одной рукой, Эбби – другой, безо всякого церемониала потащил его точно вторую свою поклажу в салон.

– Что ты делаешь? – Эбби особо и не вырывался.

– Я думал, ты не хочешь меня отпускать, – отвечал Артур. – Тогда поезжай со мной? Проводишь, а я расскажу тебе о причине преждевременного отбытия. Идет?

– Идет…

“Bud” остался на скамейке, стоял до тех пор, пока пьянчуга с синяком, шедший к добросердечному ветеринару за льдом, анестетиком и состраданием, не забрал обнаруженный им трофей – почти полную баночку! Эбби сидел рядом с Артуром в пустом и полутемном автобусе, вдыхал исходящий от того аромат лосьона Old Spice (дорогой парфюм тот использовал редко, он таился в его тумбах), ему казалось, что так и должен пахнуть бог футбольного поля, звездный квотербек. Ему вспомнился Эрих Мария Ремарк:

“Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал”.

“Время жить и время умирать”

С этой сумкой, в этой одежде, уезжающий в диковинную ночь – Артур, самый что ни на есть настоящий, находился на своем месте. А Эбби – на своем, рядом с ним.

Убаюканный рассказом своего дорогого друга и соседа по комнате он и не мог подумать, что это их последний вечер.

Лето 1989.

Они завтракали до отбытия Эбби в Крипстоун-Крик. Чемодан уже дожидался у дверей, а парень то и дело поглядывал на часы, волновался – отбытия всегда будоражат, в эйфории ты носишься по всему дому в поиске нужных вещей, набираешь все подряд – будто ребенок в супермаркете, бросающий в корзину разномастные приглянувшиеся товары, пока мать не видит. Отбеливатель в розовой пластиковой канистре, кукурузные хлопья в виде алфавита, зубная нить, банановая жвачка, злаковые батончики для спортсменов, набор маленьких металлических машинок и пакетик резиновых (непременно неоновых цветов) динозавров! Все, все, все. Я хочу все. Мне это нужно. Не знаю зачем, но нужно! Ах, желание – бесконечно и неутолимо! А что насчет практичности? Предусмотрительности? Ну ее! Ведь пригодится же? Пригодится! Дернешься, когда приспичит, а нет ничего у тебя, а у меня… А у меня есть. Вот и он так же: голову сломал, решая и примеряясь, что же взять – хоть и не впервые ему. Барахло не умещалось в сумки, количество багажа росло, будто бы он куда-то переезжал (когда-нибудь это случится). И это при условии, что мольберт, краски и кисти, гипс, скульптурный пластилин, десяток книг (часть сдана в библиотеку – вовремя и в полном объеме, между прочим) и даже зимняя одежда остались в академии. По итогу: мать на кассе отнимала все сокровища у орущего ребенка и выбрасывала за борт тележки – в прекрасное море капитализма. А Эбби решался взять только то, что способен проглотить один чемодан средней комплекции – с ним он уже ездил в академию и обратно. Зачем себе усложнять путь? Он и так предстоял долгим и тяжелым, – морально гнетущим, давящим. И что там еще ждет его, какие испытания и лишения? Дункан так спокойно говорил, что он себя накручивает, мол, хуже уже не будет. Циник да и только! Ну да, с возрастом, вестимо, все как-то стирается – он ведь преспокойно (его траур длился примерно неделю) пережил смерть дяди Бена, но для Эбби две потери дорогих людей в течение года (какое там! – за полугодие) – сильное потрясение. В чем-то Альберт старался подражать Дункану, чтобы совсем не сойти с ума. Артур ушел от него призраком, он не видел ни его тела, ни похорон. Ему даже казалось, что в сентябре они вновь встретятся – настолько не мог он принять его смерть.

Позвонил, как только узнал, еще из КиКи, с автомата, услыхал голос – до боли знакомый, это кто-то из его братьев – Эбби про них знал мало, ведь Марлоу не особо рассказывал про свою семью.

– Слушаю? Кто это? Кто это? Нам некогда. Некогда. – Треск. Помехи. Неразборчивые голоса на той стороне. Стенания. – Говорите, я вас не слышу…

Он не посмел ничего сказать.

– Ну и идите на хуй! – Трубку бросили. Гудки проникали в голову, разъедали мозг. Кто-то громко чавкал рядом, девушка надула пузырь из розовой жвачки, потом он с пошлым чмоканьем лопнул.

– Ну? Ты все? – поинтересовалась она, поправляя прическу и бант на ней, жуя и творя новые пузыри.

– Все, – слабо отозвался Эбби и передал ей трубку, которую до сих пор держал в руке.

Блондинка принялась не только жевать, пускать пузыри, но еще смеяться… и говорить, говорить, говорить…

С другой стороны он не мог поставить себя на место Дункана Леманна (частично, безусловно, он соотносил их столь похожие переживания). Не выходило и полностью погрузиться в его обстоятельства, получалось лишь отдаленно представить такую картину: вот Дункан и Бенджамин, а вот он и Артур, двое ушли в царствие теней, двое остались – оплакивали их преждевременное отбытие из мира живых, сокрушались, возмущались несправедливостью, но ничего не могли с этим поделать. С'est la vie. Точнее, c'est la mort… Оставалось только идти дальше; по завету дяди Бена – путь их должен пролегать какое-то время бок о бок.