Грей - Пантеон

– Ты так и не рассказал про свое лето, обманщик. Давай, колись!

– Я тут встретил Дебору…

– Летом? – уточнил Торндайк.

– Нет, вот только что…

– А-а-а, – Талли махнул рукой и чуть не заехал соседу по носу, – я ее тоже видел. Думал ты про лето имеешь в виду… И это все, что с тобой случилось после моего визита, Андерсон?

– Нет, но…

Особо рассказать про свое лето ему и нечего. Точнее, не хотелось делиться всеми переживаниями, когда собственные колени упираются в автобусное сидение спереди, колени Чарли – в его собственные, а чьи-то еще в его спину – он чувствовал это сквозь кресло. Галдеж, суета и жар – никоим образом не подталкивали к мрачным и откровенным разговорам. Внезапно на задних сиденьях из огромной бутылки вырвался фонтан оранжевой газировки – кто-то уронил пережившую и без того изрядную тряску по пути сюда Фанту, а после еще догадался отвинтить пробку у этой цитрусовой бомбы. Чарли смеялся, кислый фруктовый аромат щекотал ноздри. Это забавное происшествие отвлекло одногруппника, а Эбби и не возражал, что они не возвращались к обсуждению его жизни, а речи приятеля превратились в раскатистый монолог дятла.

Хоть Чарли говорил, говорил и еще раз говорил обо всем на свете таким образом, будто пережил “Le Tour du monde en quatre-vingts jours”, особо у него тоже ничего не случилось за каникулы. Все время он просидел дома, совершив всего две поездки: одна с его отцом на скучную конференцию пластических хирургов в LA, совмещенная с кинопробами его мачехи, другая – в Блумингтон, к Эбби. Ему бы махнуть куда-нибудь в Европу, Южную Америку, СССР, в места еще более экзотические и красочные, вроде Непала, Японии или Новой Зеландии, но, как уже отмечалось, семья Чарли вряд ли могла позволить что-то еще, кроме его обучения и содержания в КиКи.

Это вам, безусловно, не парочка Андерсонов, но со своим отцом, а тем более с молоденькой мачехой, – Чарли не особо ладил. Про мать он ничего так и не рассказал за целый год их знакомства, а Эбби счел, что не стоит спрашивать, ибо тут и так все ясно – либо ушла, либо умерла; вопрос только в том – случилось ли это, когда Чарли находился в осознанном возрасте, чтобы помнить об этом, или покуда он ползал под столом?

А вот мачехе друга досталось куда больше внимания:

– Она даже нашу фамилию не взяла, мол, со своей – Шейл, она так известна, ага, как же! Я понимаю, что Барбара Талли-Торндайк это уже перебор, но от частички “Талли” грех отказываться, ведь она так хорошо подошла бы к этой ее “Шейл”! – сетовал Чарли.

Побранив немного глупышку Барбару, он пожаром перекинулся на ремесло отца. Парень не поддерживал медицину, направленную на укорочение носов и увеличение грудей, а не спасение жизней, борьбу со СПИДом или раком, считая, что отец тратит зря свой талант для лепки из мачехи – королевы крика в низкопробных слэшерах – Барбары – королеву кукол – Барби.

– Я даже хотел стать скульптором, чтобы в противовес отцу творить изначальную красоту, – поделился однажды Чарли, рассказав немного про свою семью и показав Эбби фотографию отца и мачехи. Да, Барбара (с наигранным по-детски выражением и хорошо отрепетированной якобы непринужденной позой) действительно тянула на один с Чарли возраст. – Создавал бы гармонию тел и пропорций, не то что эти отцовские недоделанные актриски, считающие, что так им откроются врата рая, я про Голливуд. И, Эбби, ты не представляешь, какая там конкуренция среди этих живодеров и коновалов! Ну, это как ходить к одному и тому же парикмахеру или дантисту… Никакая перекроенная дива не последует за отцом, разбрасывая купюры, какие бы гладкий лоб или губы сердечком он не сулил в ее шестьдесят пять, а он так и будет упрашивать ложиться под скальпель бесталанных и бедных дурнушек, мечтающих стать Грейс Келли – и “Оскар” получить, и выйти замуж за князя Монако! Вот так, друг мой, приходится мне крутиться, потому что отец занимается мясной благотворительностью в надежде, что его жертвы – лучшая реклама в индустрии кино! А чем твои предки занимаются? А то ты все про дядьев своих… Они же у тебя не…

– Нет, они живы, – Эбби об Андерсонах никогда с Чарли даже не заговаривал, но, видимо, момент настал, – а род их, хм, занятий: транжирить состояние их покойных родителей, моих дедушек и бабушек, вообще ничего не делая и лодырничая днями напролет. Так что, прости, Чарли, но я не против актрис и пластических хирургов.

Итак, возвращаемся к лету, а оно у Эбби прошло, можно отметить, вполне хорошо, одиноко несколько – Дункан уезжал довольно часто, а Эбби оставался один в большом и пустом доме, зато никаких тайн, загадок и расследований касательно Пантеона, как и наивных актрис с их модернизированными для большого экрана лицами и телами.

Покончив с рассказом про ужасно тоскливую (и неудачную для отца и Барбары во всех их диккенсовских больших надеждах) поездку, Чарли сменил пластинку.

Альберт порой участвовал в разговоре: спрашивали – отвечал без особых подробностей, к нему не обращались – молчал, кивал. После того, что случилось в прошлом году, даже веселый и беззаботный Талли относился к Эбби с долей аккуратного трепета, как бы не зацепить шелковых нитей узора на дамастовом полотне, не разбить тончайший фарфор, пока изучаешь хрупкий экспонат, образчик страдания и несчастий.

Торндайка он смело мог назвать своим лучшим другом (и единственным). Эбби знал, что лучших друзей за всю жизнь можно и не встретить, но, по крайней мере, ему хотя бы с этим повезло. Чарли на расчерченном мелом поле студенческой дружбы единолично занимал ближайшую к Эбби клетку, обогнав Дебору. Но все по-честному, ведь и участие в невзгодах Альберта Андерсона он принял куда большее, чем последняя. Мисс Флетчер Эбби видел после внезапного столкновения в туалете еще раз, кстати, но потом та испарилась, с ними на рейс не села – взяла такси прямо тут, вероятно, или ее подвезла мать. У Деб есть личная тачка, только на станции Альберт ее не видел, собственно, одногруппница вполне могла себе позволить оставить свой транспорт в Крипстоун-Крик на все лето и никак от этого не пострадать. А если она и приехала на своих колесах, то не удосужилась предложить их подвести… О том и речь, что в приятельницы и знакомые ее можно занести, а вот в лучшие подруги – увы.

“Еще ее эти странные выкрутасы в туалете… Ладно, не буду брать в голову. Время все лечит, оно же все расставит по местам”, – решил Эбби, размышляя насчет девушки, пока Талли сообщал ему самые новые сплетни касательно почти каждого на этом рейсе, исключая, разве что, водителя, а еще ближайших от их мест попутчиков, которые с большим интересом ловили каждое его слово.

Альберт, слушая все это в дорожной полудреме, благодарил одногруппника за то, что он так и не поднял разговор о прошлом семестре и событиях, произошедших непосредственно перед каникулами, а пытался сосредоточить воспоминания и внимание Эбби на самой беззаботной для всех учащихся поре – лете.