Карина Сенн - Наблюдатель

– Да, конечно. Тот столько всего выписывает ему.

– И помогает? – отец замолчал, наверное, пожал плечами, подумал я.

– Кажется, что да.

– Но он больше не делает всего того, что раньше? – я слышал, что ей тяжело было подбирать слова для этой щепетильной темы. Поэтому, она сторонилась всех этих терминов и прямых упоминаний моих проблем.

– Нет. Уже года два как.

– А его память? – я ненавидел, когда они обсуждали меня за моей спиной. Но с другой стороны понимал их. Они волновались за мою жизнь больше, чем я сам.

– Тоже.

– Это хорошо. А психолог что?

– Говорит, что Уолт совсем не идёт на контакт. Не хочет, сторонится, обманывает в своих эмоциях даже себя самого. Ему кажется, что я ассоциируюсь у Уолта с тем, что происходило с ним в том заточении.

Я услышал тяжёлый вздох за стеной.

– Главное, чтобы всё, что он творил после него, не повторилось никогда. Иначе,…

– Иначе мы потеряем его.

Ночью я редко выключаю свет. На тумбочке возле моей кровати всегда стоит мой верный друг-торшер. Он слабо светит, освещает лишь мою кровать, небольшую часть стены и кончик светлой, прозрачной шторы. Если быть честным, толку от него никакого, но он всё равно продолжает придавать мне уверенность. Не выношу темноту, когда даже рук своих не видно.

В моё окно каждую ночь светит луна, она словно находится за тонкой пеленой, ведь туман не оставляет Гемпшир даже глубокой ночью. Луна всегда скользит по моим щекам, порой я просыпаюсь от яркого, ослепляющего света. И раз уж я заговорил о ночи, то признаюсь, что я редко вижу сны. Любые сны, в особенности светлые и хорошие. Это меня тревожит, ведь кто-то скрывается в них от серой реальности, а мне и скрыться – то было негде. Мама рассказывала, что в детстве я часто делал странные вещи. Не хочу говорить о них, пусть они остаются в прошлом, всё равно о них уже не вспомнить. Хотя я никогда не помнил о них. Порой мне кажется, что родители вовсе лгут о моём детстве, пользуясь моими провалами в памяти.

После нашего последнего семейного ужина я всё думал о словах Мэдс. О том месте, в которое она так умоляла сходить. Я был там пару раз, но и их я не помню. Это произошло очень давно. А сейчас мы собирались сходить на выходные, даже не представляю, что случись с моим отцом, узнай он о нашем плане. Я посмотрел на тёмную закрытую дверь спальни, наверное, мы через многое прошли и пора прогнать все глупые страхи, но я не мог оставить её открытой. Только на замок, чтобы никто не пробрался внутрь.

***

Школьная неделя быстро близилась к концу. Я много нервничал, не спал, закрывал голову руками, лёжа на парте, может игнорировал учителей, а может никто и не заметил, что я вовсе не нахожусь с ними в классе, а где-то витаю. Не знаю, ведь я был в наушниках. Один чёрт, всем было плевать. В столовой Мэдс смотрела в мои глаза, я не любил, когда она так пялилась, словно подозревала меня в чём-то, поэтому я надевал чёрные очки, откидывался на стул и откусывал шоколадный батончик, который она всегда брала для меня.

– Чего ты трясёшься так? – спрашивала она, недоумённо, я лишь пожимал плечами.

– Не знаю.

– Это же просто мельница, Уолт. Не воспринимай это как место преступления, воспринимай это как место для шикарных фотографий.

Я улыбнулся, фотографии и правда вышли бы неплохие. Главное суметь передать атмосферу, тяжесть, что всегда давила в этом месте, холод, что крылся на дне глубокой ямы, пыль, покрывающая старые вещи некоторых жертв. Холодные, и казалось такие колючие, обжигающие, сдавливающие прутья железных клеток… Мне стало не по себе.

– Знаешь, ты такой трусливый, – она засмеялась, а затем взглянула на экран телефона.– Завтра.

– Завтра? – переспросил я, в надежде, что она вспомнит о каких-то своих неожиданно возникших делах, но она лишь повторила.

– Завтра. Ты подъедешь на велосипеде к углу синего магазина, – он находился рядом с её домом, удобно расположился, ведь из любого окна дома Мэдс не видно никаких магазинов. Не видно ничего, кроме других таких же домов и одного большого рекламного баннера, который закрывает вид на дорогу.

– Во сколько?

– Как только проснётся солнце, – загадочно подмигнула она и вскочила со стула. На её руке всё ещё красовались наши инициалы. Ручкой, скоро она должна была увековечить их чёрной краской.– Я напишу.

– Угу, – я кивнул головой и пронаблюдал за её удаляющимся силуэтом.

На сцене появилась Келли. Она поставила поднос на стол, затем ей позвонили и она, схватив портфель, чуть ли не бегом, бросилась к выходу. Вид у неё был счастливый. Приятная улыбка, открывающая ровные зубы, ямочки на щеках. К тому же на ней была водолазка, горло которой немного отходило от тонкой шеи. Волосы слегка влажные, совсем недавно она зашла с улицы, а там моросил дождик. Камера в моём портфеле так и просилась наружу, что я не мог ей отказать. Съёмка всегда успокаивала меня, концентрация на объекте наблюдения, поиск нужного ракурса, проникновение в атмосферу будущего снимка. Я вышел из столовой вслед за ней. Кто-то со стороны мог бы подумать, что я сумасшедший, это преследование, это незаконно и неправильно следить за чьими-то эмоциями, воровать частичку чьей-то личной жизни, но мне всегда было плевать. К тому же, пока я брожу за ней, ей уж точно ничего не угрожает, и тем более угроза не исходит от меня. Мне просто была необходима её красота, а всех, кто говорит другое, я бы отправил в долгий, но увлекательный путь в рай. Никогда не любил, когда на меня навешивали ярлыки.

На улице было немного прохладней, чем в то утро, когда мы с Мэдс тайком выбирались за город. Келли шла быстро, завернула за угол и села на сухие ступени, что укрывались под крышей. Она была одна, она не замечала, что я смотрю на неё из-за угла, это будоражило ещё больше. Я достал камеру, навёл на неё, но всё мне не нравилось. Ракурс был не тот, я не мог уловить её улыбки, не мог уловить горлышко её водолазки. Поза была не той, она сидела слишком близко. Пока я пытался поудобней устроиться, у меня онемели ноги. Скорее всего, это был просто не мой день, ведь кроме потраченных нервов я не получил ничего, и я собрался уходить, как вдруг мне на плечо легла тяжёлая рука. Я поднял глаза и не мог поверить тому, что не услышал чьих-то шагов, обычно я был внимателен к деталям, но чрезмерное сосредоточение расфокусировало моё внимание. Это был тот самый блондин со своими друзьями, видимо его она так ждала, сидя на крыльце. Глупо описывать, что произошло дальше. Думаю, каждый понял, какого было моё наказание. Минут через десять я укрывал своим телом те же ступени, на которых когда-то сидела Келли. Дождь изменил направление и теперь стучал по моему лицу, приятно, когда холодная вода освежала ссадины и разгорячённую от чьих-то рук кожу. Я перевернулся на спину и посмотрел в небо, на тяжёлые тучи, на щеке отпечатался след от его кроссовка. Не в первой, поэтому я стёр слёзы. Но это был единственный раз, когда мне досталось по делу, странная вышла картина. Больше всего мне было жалко мою камеру, она лежала рядом с моей головой, разбитый экран, может, её ещё можно будет починить. Из главного входа выходили другие ученики, я видел их мелкие силуэты, но никто не видел меня, за этим углом могло происходить что угодно и тебя бы никто не застал. Даже если бы я умер здесь, прямо сейчас, моё тело нашёл бы охранник лишь к вечеру или к следующему утру.