Нолан Росс - Семья. История об отцах и детях, и чужаках

– Но он снимал эту штуку… преобразователь, когда… И однажды я слышал от него одно слово.

– Слово? Что это было? Ты запомнил его голос? Смог бы описать?

– «О, Боже».

– О, Боже..?

– Думаю, он хотел тогда убить меня. За попытку сбежать. Я был тогда почти свободен, пап… – Джейк впервые за всё время допроса посмотрел на него, и Эндрю с трудом ответил на улыбку сына, – Я мог бы… Я запросто мог бы ещё год назад быть уже дома, представляешь?

Эндрю слушал историю сына про его неудавшийся побег и ощущал неистовое болезненное ощущение в груди, острый укол, который, казалось, пытался что-то помочь ему вспомнить. Эндрю отчаянно казалось, будто не только Джейкоб был участником событий той страшной ночи побега, но и он сам. Эндрю не сразу удалось понять почему.

И это воспоминание, всё же найдясь, с тех пор ежедневно не переставало больно жалить его отцовское сердце уничтожающей болью: да, его сын действительно мог быть дома ещё год назад.

– Сперва он избил меня, а потом… Потом, когда стал двигаться быстрее… Во мне… Вот тогда он это и сказал, прокричал мне в ухо. Я был практически без сознания. Но, да, я помню его крик. «О, Боже», – он кричал: «О, Боже»…

Эндрю уже не помнил, когда в последний раз ему доводилось плакать. Наверное, это странно, учитывая, через что довелось пройти ему и его семье. Но на деле же от вечера, когда Джейк пропал до сегодняшнего дня Эндрю не мог припомнить, чтобы позволил себе такую роскошь, как отдаться горю; излить его.

Эндрю будто никоим образом старался не допускать ту стадию скорби, что именуются принятием. Даже когда такие важные первые часы для поисков уже многократно истекли; даже когда за ними последовали бесконечные дни ничего не дающих и не таких активных поисков; даже когда Эндрю смотрел на то, как пустой гроб опускается в землю, а на временно выданной табличке значится имя «Джейкоб Джереми Брамс».

Эндрю не проронил слёз и когда временное стало постоянным, когда уже гранитный светлый камень носил имя самого дорогого для Эндрю человека. Наверное, причиной тому была его уверенность, его цель – во что бы то ни стало отыскать и своего сына, и преступника, который разлучил Эндрю с сыном.

А заплакать… Отдаться горю, излить его – это будто бы означало принять свою потерю, смириться с ней. Это будто был путь к новому началу, к новой жизни – ко всему тому, что не только не было нужно, но казалось Эндрю безумным!

Подумать только: горевать по ребёнку, который просто напросто пропал! И которого надо просто напросто взять и отыскать! Какая здесь может идти речь о принятии и жизни дальше?

Эндрю помнил лишь, как безутешна была Дора. Пока она оставалась рядом, Эндрю видел и не мог остановить этот страшный запустившийся процесс: все стадии, где одна сменяла другую… Да, Дора много плакала.

Эндрю был уверен, что первый раз, когда он поддастся на волю эмоций, будет в тот момент, когда он наконец отыщет своего сына. И что это будут слёзы всепоглощающей радости…

После допроса Эндрю уложил Джейка спать, уложил спать Холли, а когда пошёл в собственную спальню, было уже далеко заполночь. Следующий день предстоял быть таким же не из лёгких. Вот только себя заставить уснуть не смог. Сперва он почувствовал это где-то в области живота. Он лежал и ощущал, как нечто, похожее на спазм, поднимается всё выше, карабкается по трахее, по пути с силой сжав грудную клетку. И когда это нечто добралось до горла, Эндрю это почувствовал: горячий поток слёз хлынул из глаз, в то время как его губы растянулись в беззвучном крике.

И на каждую подробность, озвученную сыном о пребывании в плену… На каждую подробность, которая эхом отдавалась внутри, спазмы были сильнее и сильнее, будто желали вывернуть Эндрю наизнанку, будто желая помочь избавиться от услышанного, от страшной правды, которая обрушилась на Эндрю таким первым и всепоглощающим потоком. Таким же сильным, каким и были потоки его слёз, перешедшие в какой-то момент в неконтролируемые рыдания.

Эндрю смог успокоиться лишь под утро. Но сделал это вовсе не от усталости. Не от того, что слёз как и сил больше не осталось. А по той причине, что на смену им пришло нечто другое и спасительное. Новая цель. Лёжа и наблюдая, как за окнами пробивается рассвет, Эндрю ощущал и отдавался чувству, которое было единственным, способным успокоить его и не дать провалиться в бездну отчаяния.

Он найдёт того, кто сотворил всё это с его сыном. Эндрю это точно знал. Был уверен в этом. Как и точно знал, что именно сделает с этим монстром. И лишь эта мысль позволила Эндрю провалиться в густой, пусть и тревожный, но такой необходимый сон.

Перед сном отец зашёл к нему дважды. Причём второй раз был похож на попытку остаться в комнате на ночь, быть рядом. Вот только Джейку показалось, будто отец боялся оставлять не его спать одного, а будто он сам… будто он сам страшился остаться один, наедине с собой.

– Может, всё же ляжешь на мою кровать, а я перелягу на диван?

– Нет, мне так лучше… Может, так пока и оставим? Я… Не уверен, что у меня получится спать на большой кровати.

– Но ты же у меня совсем большой! Помнишь, как ты радовался нашему с мамой отъезду? Ник говорил, ты врал ему, что мы разрешили тебе спать на нашей кровати! А он делал вид, будто звонит мне или маме, чтобы уточнить…

– Да, помню, но сейчас… Слишком много открытого пространства… А так, – Джейк коснулся пальцами стен и «потолка» второго яруса. – Так я словно в безопасности, и мне так привычно, так мне лучше.

Отец вышел из комнаты ещё более, как показалось Джейку, расстроенным, чем был на протяжении всего вечера. Но Джейк не знал, как ещё он мог отстоять своё право спать на давно ставшей ему маленькой постели, где он мог свернуться и ощущать замкнутость пространства со всех сторон?

А, может, отца расстроило непроизвольное движение Джейка: отец протянул руку, чтобы, как раньше, потрепать его волосы, притянуть за шею и поцеловать в макушку… Джейку нравилось это проявление любви, учитывая, что большую часть времени папа старался быть строгим и подающим пример.

Но теперь… От этого жеста Джейк невольно отстранился, сделав это так быстро, что ударился затылком о стену, чем вызвал совершенно беспомощное выражение лица у отца: ему, наверняка, хотелось помочь (как раньше: быстро потереть ушиб, чтобы не было «шишки»), но отец боялся сделать хуже, поэтому застыл на несколько мгновений, не зная как себя вести…

И вот теперь, несмотря на своё надёжное убежище, уснуть у Джейка всё равно не получалось. Из головы никак не шёл тот факт, что он видел в доме Зака свет (всё проверив, полицейские заявили, что дом пуст, как и прилежащая к нему территория). И чем больше у Джейка спрашивали: «Ты уверен, что что-то видел?», тем сильнее он начинал сомневаться в том, не привиделось ли ему это всё?