Виолетта Векша - Страшная сказка

– За что?! За что, Боже, за что?..

Он снова упал на колени, глаза его наполнились слезами. Неужели можно так сильно ненавидеть того, кто уже умер?

– Доченька, девочка моя…

Мужчина бессвязно бормотал слова: слова, которые нелепо повисли в жарком, душном воздухе, в них больше не было никакого смысла, они обращались к пустоте, к тем далёким дням, когда он жил как все, как все вставал по утрам, чистил зубы, пил горячий кофе, радовался пению жаворонок и редким – боже, таким редким – разговорам с дочерью на пропахшей морем веранде.

Неожиданно его взгляд зацепился за что-то тёмное, выбивающееся из грязно-жёлтой травяной палитры. Мужчина сморгнул и увидел поржавевший колышек от могильной ограды – видимо, отколовшийся во время какой-нибудь очень сильной грозы. Не дав себе ни минуты на раздумья, он подбежал к нему, как к спасательному кругу, и, крепко сжав железный прут в руках, стал что есть мочи бить им по могиле. Он лупил по ржавому камню, дробил его на бесформенные глыбы, бил им по фамилии и имени, колом ударяя по призрачному насмехающемуся лицу. Сила, что копилась в нём все эти годы, сила, которую он бережно хранил в своей душе, выливалась из него, словно сочившаяся из расковырянной ранки алая кровь. Он бил и бил, пока от могилы не осталось одно раздробленное месиво.

Ублюдок, убивший его дочь, не заслуживает ничего другого.

Когда мужчина с яростным криком нанес последний сокрушительный удар, он ощутил на себе чей-то взгляд и обернулся. На расстоянии десяти шагов от него стояла женщина, которую он уже видел сегодня – облаченная в траурные одеяния, она ехала вместе с ним в автобусе. Глаза ее расширились от ужаса, черный платок съехал с белесой головы. Она перевела взгляд на зажатую в его руках железяку, на раскулаченную могилу, чьи обломки разлетелись во все стороны, и слегка попятилась. Потом облизнула губы и крикнула:

– Эй! С вами всё в порядке?

Мужчина, тяжело дыша, хотел ответить, что да, теперь-то он в полном порядке, но не смог вымолвить ни слова. Грудь защемило, из горла вырывались лишь жалкие хрипы, будто он в одно мгновение потерял дар речи. «Это Бог спустился с небес и наказал меня за мой поступок», – успел он подумать до того, как вязкое марево застлало ему глаза и всё это: и кресты, и раскрошенное надгробие, и плывущая по жаре женщина, – уплыло в наступающую со всех сторон тьму, убаюкивая его, как убаюкивает мать своё дитя перед отходом ко сну.

Больше он уже ничего не видел и не слышал.

Знаете, я тут подумала, а у вас ведь наверняка сложится впечатление, будто я их не любила. Своих отца и мать. Наверняка же сложится… зуб даю на это.

Как бы там ни было, дослушайте мою историю до конца, а уже потом можете отправлять меня на суд Божий. Хочу, чтобы вы знали: моя жизнь ничем не отличалась от жизни моих сверстниц; как и другие девочки-подростки, я ссорилась с родителями, прогуливала уроки майскими теплыми деньками, слушала с сестренкой пластинки Чака Берри и верила черт знает во что. А потом – внезапно, как появившаяся радуга на горизонте, случилось непредвиденное. Сейчас бы не ошибиться…

Ну да, всё верно. Эта история произошла со мной в возрасте 19 лет – именно тогда я начала встречаться с убийцей.

Я расскажу вам всю правду, обещаю, только давайте не будем торопиться. В свое время вы всё узнаете и, быть может, даже пожалеете об этом.

И напоследок…Что бы вы там не думали, я хочу, чтобы вы уяснили себе раз и навсегда: я любила своих родителей. Может, не такой любовью, к которой вы привыкли, но все же любила. Честное слово, любила.

Детство мое было очень хорошим, светлым: мама никогда не била меня ремнем, а папа не заходил дальше того, чтобы взъерошить мне на ночь волосы и пожелать спокойной ночи. Родители обо мне заботились, и даже теперь, после всего произошедшего, я вспоминаю о своих детских годах с приятной грустью.

В те далекие годы моего детства люди, сломя голову, переезжали в крупные города; мы же, боюсь, входили в небольшую группку людей, кто не доверял шумным городам с их сумасшедшим ритмом жизни. Мама с папой решили переехать в небольшой – до 50 000 человек – городишко и зажить там преспокойной жизнью (сразу оговорюсь, что с этим у них не очень-то вышло: две задиристые девчонки в доме не давали родителям ни минуты покоя).

Как и в любом другом городе, в Лаундервиле были аптека, продуктовые магазины, рынок, в котором летом можно было купить свежую, еще не просохшую от утренней росы голубику, больница, отделение полиции, дом культуры (по негласному правилу его посещали только люди пенсионного возраста), библиотека, пара-тройка пыльных пабов, куда жители города ходили промочить горло после трудового дня, и старенькая школа со старенькими учителями.

На расстоянии от нашего дома, который стоял на отшибе, почти на самом краю обрыва, расположились другие жилые дома: одноэтажные, двухэтажные постройки и крохотные домики из дерева или красного кирпича – казалось, что крыша этих домов сделана из пряничной крошки, как у избушки в сказках Братьев Гримм.

Все жители Лаундервиля были, в сущности, людьми порядочными, добродушными. Они сразу же по приезду очень хорошо к нам отнеслись, проявили свойственное маленьким городкам радушие и всегда помогали нам – даже если моя мама просила их присмотреть за мной. И сам город был тихий, спокойный, здесь никогда ничего не происходило. В других городах вечно что-то взрывалось, люди погибали в автокатастрофах, теряли головы и прыгали с крыш небоскребов, везде жизнь кипела ключом, везде – но только не в Лаундервиле. Вы скажете, что там можно было помереть от скуки? Я так не считаю. И вы… вы скоро сами в этом убедитесь.

В четырнадцать лет меня всё раздражало – и в особенности ярко-рыжие, как лисья шерсть, волосы, которые я унаследовала от матери. Мои брови, ресницы, даже пушок на руках – и тот был противного морковного цвета. Отец мой наполовину шотландец, наполовину исландец, мать – коренная ирландка, и я, продукт, полученный их долгими совместными усилиями, несомненно, вобрала в себя их самые яркие черты.

– Родители всё свое свободное время тратят на младшенькую, бедняжки. Они совсем забыли, что у них есть еще одна дочь, – судачили обо мне соседки, завидев, как я, растрепанная, с обезумевшим взглядом, словно фурия, мчусь после школы домой.

Не могу сказать, что наши всеми любимые сплетницы оказались правы: родители обо мне, конечно же, не забыли. Когда нужно было перевернуть тост папе на завтрак, помыть гору оставшейся с вечера посуды или поутюжить новую блузку Мии, обо мне резко вспоминали, словно я была их шустрой палочкой-выручалочкой для всяких скучных домашних дел.

Одно воспоминание так ярко всплывает в моей памяти до того ужасного дня, когда я потеряла сестру, что я не могу им не поделиться.