Влад Костромин - Лаптепанк

– Я забить помогу, – с готовностью согласился Антип, – но есть его не стану. И вам не советую.

– Сами разберемся, – Григорий Иванович махнул Аркадию, и они вместе пошли к лесу.

Странная у этого Аркадия походка… – невольно подумал я. – Будто «голубой» идет…

– Опять? – посмотрев им вслед, брезгливо сплюнул Лукьян.

– Ничего ты не понимаешь, – с некоторым превосходством в голосе сказал Антип. – Мне Григорий Иванович сказывал, что это древний обычай: еще в Греции тамошние лучшие герои и богатыри так делали. И в Писании, – перекрестился, – про то же писано.

– Содом он и есть Содом, – покривился Лукьян.

– Темный ты, Лукьян, неуч. Сейчас все грамотные так делают: мужики с мужиками спят, бабы кофий пьють и раком дают.

– Я бы уж лучше с конем, чем с мужиком.

– Был у нас черемис один, так он с лощадями. Раз лошадь назад сдала и нутря ему подавила и кости помяла, – показал себе на живот и таз. – Дохтур ноги ему отчекрыжил по самое не балуй.

– Бог наказал, – сплюнул Лукьян.

– Знамо, неча хорошую кобылу зря портить. – Зевнул Антип. – Лучше нет молодой свежей девки. Еще некоторые вдовы-молодки хороши. После германской их полно в самом соку по деревне было. Нагнешь ее и…

– Хорош похабщину нести, зря время терять. Оглуши его слегка, чтобы не брыкался, да отвязывай.

Кулак здоровяка врезался мне в переносицу, наполовину выбив сознание. Меня отвязали, закинули мои руки себе на плечи, и потащили к недалекой бане.

– Погодь-ка, – замер перед порогом бани Антип, – а что ежели он баенник?

– Думаешь? – Лукьян с сомнением оглядел меня. – Вроде не похож…

– Была бы байна, а черти найдутся. Банник разный вид принять может. Хоть голого старика, хоть кабана, хоть собаки, лягушки, даже белого зайца. Я перед революцией, помню один раз пошел в байну мыться и не попросился. Помылся и смотрю: из-за печки кыха 15 15 Кошка. черная на меня глядит, и глазища, глазища здоровенные, что твои блюдца, зеленые. Испужался я, перекрестился, а он на полок 16 16 Полка в бане. и вскочил. Товды 17 17 Тогда. я задом попятился. Крещусь и пячусь. Так и вышел из парной, не кинулся он на меня, уберег Господь. Пришлось домой голым идти.

– То и обдериха могла быть, – задумчиво сказал Лукьян.

– Могла…

Они нерешительно стояли перед дверью.

– Мужики, отпустите, – всхлипнул я. – Я же свой, крещеный.

– Креста на тебе нет, – уличил Лукьян, – брэшешь ты.

– Что ты слушаешь нечистого? – Антип умело ткнул меня по почке. – Он тебе и не такого наплетет.

– Я в баню мыться просто крест снял, – ухватился я за призрачную надежду. – Я перекреститься могу…

Разбойники прислонили меня к бревенчатой стене бани и, отпустив, отошли на пару шагов, озадаченно рассматривая. Для страховки при этом держали меня под прицелом винтовки и обреза.

– Черт перекреститься не могёть, – озадаченно сказал Антип. – Так?

– Бачимо, – согласился Лукьян.

– Ежели он перекрестится, то он человек? Так?

– Знамо дело, – кивнул Лукьян.

– Крестись, паскуда! – щелкнул предохранителем. – А то стрельну!

Я перекрестился дрожащей рукой. Потом еще и еще. Бандиты не стреляли, и это крепило мою робкую надежду.

– Знать, впрямь крещеный, – обрадовался Антип.

– Да крещеный я, крещеный, – с облегчением выдохнул я.

– Это хорошо, – масляная рожа громилы просияла, – значит, тебя есть можно.

– Зачем? – обреченно спросил я. Надежда, кратко пискнув, умерла.

– Война войной, а обед по расписанию, – амбал степенно погладил живот. – Ладно на ночь горячего пожевать – кишки погреть. Стреляй его, Лукьян.

– Сам чего не стреляешь?

– Картечь потом выковыривать? Стреляй.

– Патрона жалко, – пожал плечами Лукьян. Щелкнул предохранителем, закинул винтовку на плечо. Вытащил из поясных ножен зверского вида нож. – Давай прирежем.

Я сжался, готовясь подороже продать свою жизнь. Скрипнула дверь бани, медленно отворяясь. Обрез и мигом сорванная с плеча винтовка жадно уставились в темнеющий дверной проем. Из бани вышла одетая в черное пыльное платье высокая сгорбленная женщина с каким-то угловато-перекошено-перекрученным лицом – будто оно побывало в сильном пламени, сморщившись как целлулоидная маска, и косящим левым глазом. Длинные черные косы, закинутые за плечи, касались пола. Женщина провела по побледневшим как мел бандитам ленивым взглядом, повернув голову, посмотрела на меня. В правом глазу ее плавали сразу два ярко-светящихся зрачка: зеленый и желтый. Я судорожно сглотнул. Задержавшись на мне, взгляд вернулся к испуганным мужикам.

– Накликали! – ахнул Лукьян. – Обдериха, – прошептал он.

– Ячична, – тихо возразил Антип и попятился.

Лукьян попятился следом. Женщина молча наблюдала за ними, покачивая в руке решето, оплетенное лебедой и крапивой.

– Стреляй, – посиневшими губами шептал Антип.

– Сам стреляй…

– Пулемет надоть…

Бандиты, не сводя со странной женщины глаз, пятились к пулемету. Я начал медленно смещаться влево вдоль стенки – подальше от входа в баню и то ли обдерихи, то ли ячичны. Заодно уходя из зоны поражения, если кто-то из бандитов все-таки начнет стрелять из пулемета. Там и до угла бани недалеко, а дальше… бежать, куда глаза глядят. Есть же тут где-то нормальные люди, которые не едят других людей. Не важно, красные или белые, лишь бы были людьми.

Из леса донесся дикий крик, а потом звук выстрела. Антип, уронив обрез, подхватил с земли пулемет, вскинул, давая очередь в женщину. Пули вышибли пунктир в бревнах левее женщины. Женщина небрежно взмахнула решетом, выплескивая жидкость… Антип страшно закричал, тая под каплями неведомой жидкости, будто снеговик под струей кипятка. Пулемет выпал из истаявшей руки, крик прервался, уцелевшая изъязвлённая половина громилы обрушилась грязной грудой на землю. Лукьян дергал затвором, выбрасывая давший осечку патрон.

Ноги мои сковало диким, первобытным ужасом и я застыл возле угла бани, в шаге от такой близкой и такой недосягаемой свободы. Лукьян бессильно задергал рукой, будто пытался перекреститься, но не мог.

– Пощади, хозяйка! – обоссавшийся Лукьян хлопнулся на колени. – Не убивай.

– Служить мне станешь? – надменно спросила женщина.

– Стану, стану, – закивал Лукьян.

С хрустом из зарослей проломился на поляну путающийся в спущенных штанах Аркадий, визжащий как поросенок, которого кастрируют. Над головой его виднелось сидящее на его плечах какое-то растрепанное, дико улюлюкающее существо, крепко вцепившееся острыми когтями в грязные волосы анархиста. Сделав пару шагов, Аркадий упал. Существо, напоминавшее покрытую длинной спутанной шерстью горбатую обезьяну с большим брюхом и торчащим не меньше чем на полметра похожим на мощный дубовый сук членом, увенчанным на конце изогнутым крючком, принялось сноровисто насиловать лежащего, разрывая ему задний проход. Анархист истошно закричал. Такого страшного крика мне не приходилось слышать даже в фильмах ужасов. Остро и резко запахло калом. Насилующее Аркадия существо засунуло руку ему в рот и вырвало язык, прекратив крики. Вытащило язык, помахало им как красной тряпкой и с аппетитом сожрало. Аркадий обмяк или потеряв сознание или умерев от болевого шока (или от внутреннего кровоизлияния, учитывая размер пениса чудовищного насильника).