Александр Седалищев - Отцова ноша

Сыромят первым делом растолкал заснувших напарников. На этот раз тяжело просыпался Данил – мычал, отворачивался, даже иногда матерился, но, в конце концов, открыл глаза. И тут же:

– Сыромят, а где деликатес?

– Ну вот, сразу видно, ожил. Вставай, Данил, надо белок разделать. Пошевелись, теплее станет. Тереха в это время, с трудом шевелясь, пытался топором заготовить дрова, но тот постоянно выскакивал из рук, а если удар и получался, то – совсем слабый. От бессилия Тереха вдруг зарычал, вскинул голову и попытался крикнуть. Но даже крик был похож на выдох. Простуженное горло отказывалось издавать громкие звуки. Когда он обернулся к друзьям, Сыромят увидел, что по грязным щекам его скатываются слезы. Слезы бессилия и злости на себя.

Сыромят подошел к нему, прижал его голову к себе, затем забрал из рук топор:

– Иди, помоги Данилу белок разделать.

Чтобы продлить удовольствие от ужина, Сыромят заготовил как можно больше дров, приготовил прутки для шашлыка и только потом залез в убежище:

– Ну, мужики, приступим?

– Ты говорил про какой-то деликатес в деликатесе? Это что такое?

– Погоди немного, Данил. Сперва тушками займемся, а затем покажу. А куда потроха дели?

– Вон сердце и печень, а остальное за бортом.

– Э-э, ну ладно. Данил, желудки собери, а я шашлыками займусь. Когда все было приготовлено и каждый взял в руки по шашлыку, Сыромят передал свой Данилу, а сам занялся содержимым желудков.

– Это и есть деликатес в деликатесе, – сообщил он, вытаскивая содержимое желудков. – Белки, живущие в сосняке, питаются сосновыми шишками. Кажется, что там и кушать-то нечего, но они находят. Выедают в шишке корни от шелухи, у шелухи корешки есть. Вот они, белые, а на вкус – деликатес из деликатесов. Надо немного подсушить и подчистить.

– Из чужого желудка в свой? Не-ет, это не для меня, – Тереха передернул плечами.

– Ты же сырую печень и сердце съел? Съел. А в этом что такого?

Весь вечер до приготовления шашлыков прошел, в перерывах между подскоками на ноги и топтанием вокруг костра, в разговорах на эту тему. В ожидании долгожданной еды желудки урчали, а слюнки текли беспрерывно. Спать никому не хотелось.

Когда запахи жареного мяса стали невыносимыми, а мясной сок, выделяемый тушками, начал капать в костер, первым не выдержал Тереха:

– Мужики, давайте съедим. Ведь горячее сырым не бывает. Никто возражать не стал. Во время еды наступила тишина, которой никогда и не бывало раньше во время застолий. Каждый сосредоточился на своей тушке, откусывая по маленькому кусочку, обгладывая каждую косточку и наслаждаясь вкусом горячего, нежного и вкусного мяса.

Вечер завершился чаем из сосновой хвои. Каждому казалось, что съел он не маленького бельчонка, а огромный кусок мяса. По том каждый сыто рыгнул.

– А теперь десерт. Тереха, ты будешь?

– Нет. Тем более, я почти сыт.

– Ладно, потом у тебя такой возможности не будет. На, Данил, попробуй.

Подсохшее содержимое беличьих желудков досталось Сыромяту и Данилу, который вначале с опаской, а затем с удовольствием умял поданное.

Испив в очередной раз горячий напиток из благословенной банки и расслабившись под теплым дуновением костра, Данил уснул. Ему приснилась жена. Она что-то готовила на кухне, пахло жареным мясом или еще чем-то. Но когда Данил захотел ее обнять, она вдруг взяла со стола нож и ткнула им ему в ногу, да еще и стала там ворошить. При этом рукой гладила его по щеке и приговаривала:

– Проснись, Данил, проснись.

Вскрикнув от боли и обиды, Данил проснулся. Первым делом он ощутил холод. Все тот же холод. Обволакивающий, давящий, сжимающий. Но еще он почувствовал запах и боль в левой ноге. Пахло горелым мясом и еще чем-то. Взглянув на ногу, он увидел большую прожженную дыру в штанах и все еще тлеющий огонек головешки. Отбросив головешку, Данил заметил спящих друзей. Костер погас давно. Непонятно было – откуда взялась головешка при потухшем костре.

Почти что окоченевшее на холоде тело плохо слушалось. Данил тяжело развернулся на живот, с трудом встал на колени и начал будить спящих. Сыромят проснулся почти сразу и также с трудом стал шевелиться. А Тереха не желал просыпаться, только мычал или постанывал и отворачивался. Друзья сорвали с него рукавицы и шарф, затем стали растирать руки и лицо. Сыромят сунул руку ему за пазуху и ощутил совсем слабое тепло тела. Сам же Тереха на холодные руки Сыромята никак не среагировал. Испугавшись за друга, Сыромят вскочил на ноги, обхватил туловище Терехи и принялся его приподнимать и трясти. Данил растирал совсем холодные руки Терентия, приговаривая:

– Тереха! Тереха, проснись! Совсем ведь уснешь и не проснешься. Вставай! У тебя же дети, внуки, жена! Проснись, Тереха!

Когда Сыромят начал было отчаиваться, Тереха наконец разлепил заиндевелые ресницы:

– Ты зачем меня трясешь, Сыромят?

– О-о, проснулся! Молодец, Тереха, молодец! Теперь шевелись, только шевелись. Жить будем, друзья! Будем!

Данил водрузил Тереху к себе на спину и медленно начал прохаживаться вокруг кострища, а Сыромят, похлопывая Тереху по спине и голове, стал ходить следом.

Вскоре вновь развели костер, поставили на огонь банки и решили установить дежурство. Один, хотя бы, должен быть постоянно на ногах.

– Ты как проснулся, Данил? Мы ведь скопом могли отправиться на тот свет.

– Потом расскажу, Сыромят. Потом. Особенно за Терехой надо следить. Он ведь четвертую ночь в лесу.

– Да. Так и есть. Пойду коня стреножу. Покушать ему надо. Сыромят стреножил две ноги Холорука и отпустил его на выпас. Остаток ночи прошел без особых стрессов. Дежурный постоянно кипятил воду в банках и, растолкав засыпающих друзей, заставлял их пить. Уже невозможно было постоянно ходить вокруг костра, сил совсем ни у кого не осталось. Поэтому договорились, что двое будут сидеть, но придется их почаще будить и почаще меняться – после каждой выпитой банки воды.

Долгожданное утро вновь пришло с теми же проблемами. Вновь надо было вставать и разминаться, вновь надо было расшевеливать друг друга и глотать горячую воду из обгорелой банки. Прожженные насквозь штаны Данила залатали мешком, обвязав его вокруг бедра. Из-за толстых зимних штанов длины мешка не хватило, поэтому мешок еще и распороли на веревки, а банки из мешка вытащили и каждый свою банку положил к себе за пазуху.

– Сыромят, тебе надо сесть на коня. Мы пешком.

– Нет, Тереха. Садись ты, я пойду пешком. Потом, может, сменимся. Или Данил. Сядешь?

– Нет, пусть Тереха. Я как-нибудь так.

Холорук сам подошел поближе к костру и не стал увертываться. Спокойно дал себя заседлать. Было видно, что он отдохнул, взбодрился. Подпружные ремни застегнулись на дырки, как перед отъездом от избы. Всем своим видом Холорук выказывал бодрость и силу. Сыромят погладил по шее своего коня и прошептал: