Игорь Олен - Оковалки. Тайна Фрейда

Что же есть счастье, искра какого в чаемом и упорно сбегающим из моральных застенков сексе – пасынке Эроса?

Сложно, сложно со счастьем…

Нужно, короче в библиотеку, кончил мысль Кронов, сдавшись рулению на дорогах, сгрузке товаров в Дмитрове и распискам, что, мол, он «сдал», тот «принял».

Солнечным вечером, пол-восьмого, он возвращался и далеко от Москвы влез в пробку. В будний день этой пробки здесь не могло быть, и Кронов нервничал… Может, час прошёл. Транспорт полз в пять колонн, две крайние – по обочине, генерируя пыль, какой без того нападало с блёкло-мутных небес избыточно. Пробка шла, как в дыму… В итоге достигли места, где, за кюветом и брюхом вверх, был джип. Лихачил, Кронов подумал. Но рядом с джипом был вертолёт, под ним виснул бокс – такой же, что находился на Спиридоновке и во многих других районах. Бокс опускали люди в спец. форме чёрного цвета (в схожую форму были одеты те как раз, кто снимал спиридоновский бокс, припомнилось). МВД торопило всех проезжающих; он, однако, заметил в миг приземления бокса круг , вращавшийся, как и окский зимний. Это родство кругов ужасало, и он вдавил «газ» в пол – вдогон машин, уже минувших пробку, пусть и хотелось, бросив руль, с воплем выскочить и бежать, зажмурясь. В общем и целом жуть вызывал в нём вовсе не этот круг, отшвырнувший джип, вот как некогда окский круг сшиб Волина, – нет, жуть вспомнилась как предчувствие краха мира… Кронов стал грезить: в душной тьме грохот, так что земля дрожит, и он пятится, а куда – не знает; тьма отовсюду прёт с этим грохотом; после – женщина, видная лишь спиной под волосом… и угадывается Марго, от коей крадут младенцев, – а это дети её, он понял, – но ей плевать, что когти не прекращая их волокут куда-то… Он опустил стекло – ради свежего воздуха.

Вдруг пришёл страх за дочь. Он вжал в ухо сотовый, и в ответ слышал долгие, безучастные, как Марго в жутком сне, гудки… Опять же, он ей звонил на «крокки»: номера нового, «выигранного», смартфона Кронов не знал: дочь номера не дала тогда возле школы. А отзовись она, он единственно бы кричал в истерике, чтоб она убегала, пряталась и ждала его, не затем, что, прибыв, он спасёт её, но чтоб вместе сидеть, закрыв глаза, и дрожать…

Спустя два часа, на поле около трассы, в отсвете солнца, падавшего за лес, сквозь танцы воздушной бойкой стеклистости, обнаружил он новый бокс, серебристый в лучах, – скорей, из дюраля, либо из чистого серебра (палладия, осмия), впало Кронову, и внутри него спец с приборами изучает… эти круги , он понял! Боксы, он понял, возле кругов стоят, закрывают их! И он думать стал о кругах. Раз боксы и люди в чёрной спец. форме возле кругов стоят, то круги, стало быть, опасны. Это он знает не понаслышке: Волина у Оки сшиб круг, он вспомнил, – как вот шоссейный круг, кой он видел, сшиб чёрный джип, который по весу несколько тонн. Джип сшиблен, как гуттаперчевый… Впрочем, что много думать? Физику круга он не поймёт. Одно лишь ясно: с неких пор все круги – под боксами. Окский круг, может, тоже блокирован и над ним серебристый, как бы дюралевый (из палладия, платины), бокс… Опасно с кругами, он убедился в двух уже случаях; плюс они ужасают, будто Ананке-Необходимость, спёршая чувства сводом законов. Необходимость, типа, не слушает убеждений или молитв.

«Живые завидовать будут мёртвым», – выбилась фраза: в пятый? в который раз?

– Нет!! – вскричал он.

Рядом был пост ГАИ-ГИБДД. Он с визгами тормознул. Отдав честь, рыжий инспектор начал:

– Вы нарушаете…

Он не слышал. Он бессознательно вёл машину и не разбился разве что чудом. Выяснив, что он трезв, единственно не в себе на вид, гибдэдэшник взял штраф за скорость и обязал посидеть в машине.

– Может, беда у вас?

Кронов молча кивнул. Беда, он сказал бы, но промолчал, у всех. Приблизилось жуткое , и оно упразднит жизнь, счастье и истреблявшую их культуру. А виноваты эти круги . Пусть тайна их скрыта странной их мощью, в том числе боксами, факт есть факт. Кронов будет выискивать эти боксы. Есть ли системность в их топографии?.. Ха, причём системность?! Классификацией и системностью, устроением и дедукцией, регуляцией и анализом разум только и жив; он не стал бы внедрять круги близ шоссе и на улицах, нарушая порядок – базисность разума…

Человечьего разума! – впало Кронову. Разум мог быть другим! Будь чувственность, фантазийность, память о прошлом в их высшей мере – нынешний разум сразу исчез бы; образовался бы разум новый, не разбирающий мир по брёвнышкам, не субъектно-объектный, а разум цельный, со-единяющий , эмпатический разум не первородного криминала, но разум райский. Нынешний разум стал упорядочен до мертвящих логических жёстких норм, знал Кронов, что губят жизнь.

На Пятницкой бокс был в лавке. Кронов зашёл за хлебом, и за высокими ширмами обнаружился бокс (из платины, серебра, палладия либо просто дюраля).

– Что там? – спросил он.

– Канализацию ремонтируют.

Когда ночью в проулке у Патриарших «двойка» застыла, Кронов по окнам, тёмным и тихим, понял: дочери нет… Он сник. В конце концов, он не мальчик и он устал безмерно… Он вынул «Кэмел»… Мальчиком «Кэмел» он подобрал на улице и стал верен данному бренду, пусть это вряд ли рационально: есть бренды лучше… Рационально? Он много делал вдруг , безрассудно. И видел сны, цветистые, коим въяве аналог не находился: их достоверность крыла мистичность, потусторонность. Часто он чувствовал, чего не было, но что позже обычно происходило. Мать с ним пошла к психологу, был диагноз: мальчик «особо интуитивен». Кронов прочёл потом, став студентом, что интуиция, эрос, память и грёзы правили разумом на заре прогресса. После формальный, рациональный, строго логичный и понятийный логосный разум грубо избавился от загадок в области мысли ради «всеобщности», дабы всё понималось всеми едино и одинаково. Отрешаясь от качеств, видящих жизнь в единстве, разум кроил жизнь, чтоб, разделяя, властвовать…

Кронов сильно потёр глаза, ибо снова стеклистость стала в них взмелькивать. Сидя в старой машине, он посмотрел вокруг. Ночь. Второй этаж дома, где он жил с Дашей, сплошь залит светом; значит, у водочника гости… Вот они вышли, в белых костюмах, с шумными дамами, погалдели, разъехались; страж закрыл дверь за боссом. Кронов помедлил и отвернулся. Строй стилизованных фонарей из бронзы лил лучи на известный до рвоты, хрестоматийный, так сказать, пруд, где плавали парой лебеди. Пахло маем… В доме направо плакал рояль, часть григовского концерта. Верно, Старик играл, тот Старик, какового он помнит с раннего детства как старика. Старик был всегда старик и играл для себя. Известнейший физик возрастом лет под сто, когда-то он схоронил детей и играл с тех пор. Он держался отшельником; а ещё был высок, в одежде от лучших брэндов. Он вызывал почтение. На прогулках с ним рядом шли бодигарды от ФСБ. В трудах его крылся математический строй вселенной. Свой миллион, твердили, он получил ещё до войны. Старик был символ. Если умрёт, твердили, – мир прекратится.