Адам Малейк - Хамелеон

– Алекс, – начал он медленно. – Я хочу обрисовать тебе текущее положение, чтобы ты понимал всю серьезность ситуации: родители боятся выпускать детей одних из дому, подростки больше не гуляют ночью, нам постоянно звонят и сообщают о подозрительных незнакомцах на улицах и в барах, пресса только подливает масла в огонь, соревнуясь в бредовости версий, а на меня давит начальство, потому что по городу ходит псих с бритвой и уродует граждан. Те времена, когда прохожий мог спросить дорогу у первого встречного, прошли. Люди боятся. Слово «наверное» тут неуместно. Давай оставим его где-то там, за пределами этой комнаты, хорошо?

Алекс неуверенно кивнул после небольшой напряженной паузы.

– Хорошо, – ответил Виннер за него и снова открыл папку. – Итак, я повторю: ты стоял на Минстон, четырнадцать, под фонарем в ночь с пятого по шестое апреля, так? Тут из переулка вышел хромой человек. Ты достал револьвер, но он не остановился. Тогда ты сделал предупредительный выстрел, и в этот момент он на тебя напал. Так и было?

– Да, – тихо произнес он, ожидая, что детектив попросит повторить погромче.

– Отлично. Так-то лучше. – Виннер кинул папку на стол, откинулся в кресле и оперся подбородком о кулак строго между костяшками указательного и среднего пальца. – Что еще ты помнишь?

Алекс недоуменно посмотрел на него, и Виннер поспешил добавить:

– Ты очень поможешь следствию. Поверь, я из свидетелей весь дух выбил, а добился только выговора от начальства. За давление на свидетеля, представляешь? Оказывается, есть такое нарушение. – Он отпил из дымящейся чашки кофе и, обжегшись, сразу поставил обратно. – Ну так что ты еще помнишь, Алекс?

Алекс посмотрел на свой кофе так, словно только сейчас заметил, что держит его в руке. Поставив его на стол, он взялся за уголок бинта на руке и размотал его. Раскрасневшаяся кожа пылала жаром. Он сжал руку в кулак. Кожа натянулась в месте, где была зашита рана. Он разжал кулак и снова сжал. Виннер с интересом наблюдал за ним.

– Я помню, что смотрел в переулок и потом… – неожиданно заговорил Алекс.

Снова долгая пауза. Виннер подался немного вперед.

– И что потом?

– Я… Я сидел на стуле, перед зеркалом, а он стоял сзади. С бритвой. – Последнее слово он произнес на выдохе, будто только осознал весь ужас случившегося.

– Это… интересно. То есть ты его видел?

Алекс кивнул, не поднимая головы. Детектив резко встал со стула, отпер дверь и выкрикнул в коридор имя. Через минуту рядом с Алексом сидел молодой парень в очках, с карандашом и планшетом. Алекс описал все приметы, отвечая на наводящие вопросы. Через десять минут художник показал им рисунок. Алекс посмотрел на худого лысого мужчину сорока лет и кивнул детективу. Харди отпустил художника, затем взял листок и с минуту задумчиво смотрел на него.

– Может… Нет, не знаю. – Он посмотрел на Алекса и убрал портрет в карман. – Очень неприметная внешность. Разошлем ориентировку, людей поспрашиваем. За себя не бойся – я сказал патрулям, чтобы чаще проезжали мимо твоего дома. Один звонок, и мигом примчат. – Он задумчиво потер подбородок. – Правда, не думаю, что вы ему сдались. Тут наверняка замешан какой-то душевнобольной, или, как говорят в народе, псих. Мы давно разослали запросы в тюрьмы и психиатрические клиники соседних округов. Ни случаев побега, ни схожих преступлений у отбывших срок не замечено. Но я продолжу – что-то должно быть. – Виннер со вздохом оперся рукой о стол. – Знаешь, не хочется верить, что это кто-то из местных. Живешь себе, живешь, и вдруг выясняется, что твой добрый сосед, который отвозит твоих дочек в школу и нарезает барбекю по выходным, по ночам тем же ножом режет людей.

Он подошел к белой доске и сделал пометку.

– Ты с ним говорил? – Детектив, склонив голову набок, осматривал доску, исписанную фактами, вопросами и стрелочками, словно это искусная картина. Не дождавшись ответа, он повернулся и увидел, как Алекс рассматривает деревянного человечка, утыканного ножами.

– Нравиться? Поставил мишень, чтоб практиковаться. Любое дело требует постоянных тренировок. Сам больше предпочитаю стрельбу, но в участке шибко не постреляешь, разве что в преступников, но и то дело редкое. – Он подошел к креслу и рухнул в него. – А жаль. Я давно прошу начальство сделать тир, а он все на бюджет ссылается. Думаю, старый боров просто боится, что побьют его рекорд. Я здесь лучший стрелок, и он это прекрасно понимает, но со своим титулом расставаться не хочет – чем он тогда на барбекю хвастаться будет, а? – В этот раз Виннер слегка усмехнулся, но в тот же момент вновь заговорил ледяным тоном: – Ну, так что, Алекс? Ты говорил с ним?

Алекс повернулся к нему и сухо произнес:

– Я не помню.

Детектив, не шевелясь, бурил его своим холодным взглядом несколько минут, а затем спокойно сказал:

– Иди домой, Алекс, отдохни. Жена небось соскучилась.

– Я могу идти? – спросил он недоверчиво.

– Да. – Виннер встал и медленной походкой пошел к выходу. – Я скажу, чтоб за твоим домом присматривали. На случай, если он захочет оказать тебе услугу и завершить начатое. – Возможно, это была шутка, но в его голосе не чувствовалось ни капли сарказма.

Харди Виннер стоял у открытой двери, приглашая Алекса на выход, а из проема на него смотрели его самые близкие люди.

Он вышел к ним и поневоле почувствовал, как на душе полегчало, стоило переступить порог кабинета Виннера. Остальной участок с первого взгляда кипел работой: гудел сканер, стучали степлеры, но не было слышно голосов. Да, кто-то задавал дежурный вопрос, а в ответ ему утвердительно хмыкали, но оживленного разговора нигде не наблюдалось – каждый тихо занимался своими делами, и все старательно делали вид, что не смотрят в его сторону, не обращают внимания. Он накинул капюшон и поспешил уйти, чтобы участок мог вздохнуть с облегчением.

Боль. Сопровождая его с самого пробуждения, она сделалась нестерпимой, когда он сидя замер. Боль вспыхивала то тут, то там по всему телу. Она сковывала зубы и заставляла все его тело трепетать в предвкушении нового приступа. Нагрянув неожиданно, на скуле или в ноге, где и ран-то почти не было, она окунала его на секунду в ад. Стоило боли отступить, и он благодарил всех богов и вселенную за передышку. И в ту же секунду начинал ненавидеть себя, ведь понимал, что это уловка – тебя подвергли пытке, а после ты вновь пришел к тому, что имел, и теперь благодарен Господу нашему всемогущему за то немногое, что имеешь. В Библии наверняка есть похожая история с великой моралью в конце. В голове против воли повис яростный вопрос – и к чему мы должны прийти? Чему это учит детей, насильно затащенных в дом Божий в их выходной? Что, как бы плохо тебе не было, всегда может быть хуже? И только поэтому нам нельзя позволить ненависти обуять нас? Напротив, получая боль, мы должны быть благодарны за скорое избавление от нее. Глупая уловка, которая может подарить счастье лишь на секунду. Если ты здравомыслящий человек, то после тебе будет противно смотреть на себя в зеркало, стыдясь, что так легко попался в эту ловушку. У тебя отобрали то, что было твоим. Тебя лишили этого. А теперь просят еще и радоваться, что вернули хоть крупицу прежнего счастья. «Нет, объясните, что я имею в итоге?» В качестве наказания боль снова вспыхивает в уголке носа. И ее сопровождает верный неразлучный спутник – зуд. Адский, нестерпимый зуд. Рука невольно дрожит, готовая впиться ногтями в кожу и расчесать больной участок до крови, разорвать швы, вырвать ненавистный кусок плоти и отбросить в сторону, чтобы просто не чувствовать все это. Но рука не шевелится, как и сотни раз до этого. Через пару секунд зуд и боль отступают, чтобы дать небольшую передышку, позволить почувствовать вселенское облегчение, от которого чуть ли не плакать хочется. Они отступают, готовые вновь напасть, вновь окунуть в пульсирующий огнем и пронзающий сотнями игл ад, который должен сопровождаться надрывающимся истошным криком и ударами головой о стену. Но он терпит. Он сидит и молча терпит. Возможно, легкая дрожь на лице и влага в уголках сомкнутых глаз смогли бы выдать его пытку перед другими, если бы они не отводили глаза, не удосужившись задержать взгляд на его лице хотя бы на секунду. В этот момент Хьюги накрыла его ладонь своей.