Мария Серрадо - На небе ни звезды

–Ничего подобного.

Александр старался не смотреть на нее и, отвечая, останавливать внимание на каком-либо нейтральном объекте на улице, но не мог ничего рассмотреть в темноте ночи, и это еще больше его раздражало.

–Думаешь, вы с ним в одной команде? – продолжила Вида. –Никогда. Возможно, иногда ты даже воображаешь, что ты со мной. Пора уже понять, что ты один – как и я, как и он.

–Это только твое мнение.

–Да. – Она картинно кивнула головой, выражая согласие. – У тебя же его вообще нет.

–Я сделаю вид, что этого не слышал. – Александр взял с полки зажигалку и сжал ее в руке. – Знаешь, а что помешало тебе высказать все ему? Устрой скандал, но не иди жечь магазины! В следующий раз подпалишь дом с людьми? Подложишь взрывчатку? Запрешь двери?

–Я не идиотка, я знала, что там никого нет. И тогда… там тоже никого не было. Ты знаешь, как это происходит, – я не могла это остановить.

–Ты могла сказать мне, когда мы вернулись. Я спрашивал. Я пытался это предотвратить.

–Ничего ты не пытался, – тихо сказала она, а потом резко засмеялась.

–Ты больна, – только и смог сказать он.

–Угу, – Вида закрыла рот рукой, пытаясь сдержать смех.

В последние двадцать минут Александр ощущал себя жестко натянутой струной, которая была в шаге от разрыва. Каждый взгляд Виды, каждое ее слово, каждый жест приближали его к коллапсу. Два чувства, прямо противоположные и невероятно близкие по сути, снова боролись в нем. Он всегда старался быть хорошим братом, но уже давно понял, что не со всеми это срабатывает. Есть сестры, которые просто не предоставят тебе такую возможность, а есть такие, которые предоставят, но потом так все перевернут, что ты окажешься в дураках. И если перед тобой типичный второй тип, стоит ли напрасно тратить свои силы? Иногда ему казалось, что если их не любить, ты скорее будешь для них хорошим братом. Но неужели дело было только в этом стремлении сделать их семью лучше? В тот момент он уже ничего не понимал.

Этот издевательский хохот окончательно вывел Александра из себя, доказав его абсолютную беспомощность и бесполезность попыток как-то подействовать на этого человека. Все разбивалось о каменную стену несгибаемого упрямства и презрения ко всему похожему на искреннее участие с его стороны. И это никогда не кончится.

А хотел ли он, чтобы это заканчивалось? Он часто думал об этом и не мог дать себе однозначный ответ. С ним происходило ровно то же, что и со всеми: страшная сила привычки поглощала его и заставляла хотеть продолжения этого мучительного состояния из страха перед тем, что будет, если все резко изменится. Он не знал, как будет существовать, если в один момент взять и окончательно разделить их жизни. Это исковерканное, неправильное и до предела затянутое вокруг его шеи единство причиняло ему боль почти физическую, оплетало его колючей проволокой, и одна часть его существа усиленно пыталась высвободиться и, наконец, прекратить это, а другая панически боялась освобождения, так как не представляла себе другую жизнь.

Он посмотрел на Виду, надеясь на то, что, как только он взглянет в ее глаза, источающие безрассудный гнев, у него возьмутся силы покончить со всем раз и навсегда. Каждый раз он на это надеялся. Надежда умирает последней.

Когда он заставил себя повернуться, Виды уже не было на том месте, где он думал ее увидеть: она ушла в другую часть комнаты, отделенную от основного пространства тонкой перегородкой. В тот короткий миг, когда он попытался вспомнить, что было за перегородкой, ссохшиеся воспоминания посыпались из ящиков задвинутых архивов, и, ударяясь о стенки его дрожащего разума, расцвели яркими красками прошлого: та же комната, только не темная и удушливая, а светлая, более просторная, не заставленная этими уродливыми шкафами, без разбросанных по полу книг и раздражающего запаха лекарств. Разница меньше двух лет.

В ту же секунду Вида вышла из-за перегородки. Она была невероятно спокойна. Ее сосредоточенный взгляд говорил о том, что ей, пусть с трудом, но удалось взять себя в руки; она смотрела на него без осуждения, без ненависти – даже с какой-то горечью, усталостью, похожей на раскаяние. Еще бы чуть-чуть, и это был бы тот взгляд, за который он был готов простить ей все. Но это был не он – чего-то не хватало, и Александр чувствовал это, как бы она не пыталась изобразить то, что он хотел видеть.

–Я не хочу скандала. Сейчас мы помиримся, – четко и с паузами произнесла она и протянула ему руку, левую, и он это заметил. Вида была правшой и всегда протягивала правую руку. Но тогда что-то было иначе.

Но какая разница? Он отогнал эту бесполезную мысль. Помириться – раньше это казалось ему невозможным, совершенно неприменимым к реальной жизни, а теперь перспектива примирения представилась ему такой близкой, почти осязаемой – он мог протянуть руку и закончить все без боли взаимных обид. Неужели это возможно? Нет, глупость. Все-таки возможно. Бред. Поверить ей? Бред! Поверить ей? Да. Да!

Он сделал глубокий вдох и подал ей руку, и Вида со всей силы сжала его кисть. Неожиданные болевые ощущения на пару секунд отвлекли его внимание. В эти секунды все и случилось: боковым зрением он заметил, как поднялась ее правая рука, в то время как левая удерживала его кисть, и в ней стальным блеском сверкнуло что-то маленькое; потом режущая боль заставила его посмотреть на свою руку, и тогда он увидел, как широкая красная линия прошла ровно от локтя до запястья, прямо по вене. В следующее мгновение Вида отпустила его, и он схватился свободной рукой за рану, но, уже падая на деревянный пол, понял, что не может ничем себе помочь. Он видел, как кровь струилась сквозь его пальцы, но не мог ничего сказать. Голова тяжелела, и спутанные мысли наполняли ее – много всего сразу, но он ничего из этого не мог разобрать. Он видел, как она положила свой изящный нож, подаренный ей на восемнадцатилетие, на столик и начала ходить по комнате, аккуратно обходя его корчащееся на полу тело. Он даже слышал, что она говорила, воспринимал ее спокойную равномерную речь.

–Они же не прямо сейчас придут… – Она открыла тяжелый шкаф. – Мне нужно взять с собой книги. Мне там можно будет читать? Нет, я буду не в состоянии. Ну, если так… Что же еще делать? – Она вздохнула и села на кровать. – Я их здесь подожду, ты не против? – Вида взяла откуда-то свое старое шитье и стала делать стежок за стежком, и звук проходящей сквозь канву нитки казался ему громовыми раскатами. – Умеет шить – этого достаточно. В образовании нет необходимости.

Александр попытался позвать на помощь, но из его горла вырвался сдавленный хрип. Больше ничего нельзя было сделать. Боль не ощущалась. Теперь всем, что он видел, было сплошное черное полотно с изредка пересекающими его красными линиями, постепенно превращающимися в пятна, которые в свою очередь становились похожи на картинки. Вида вышивала, напевая мелодию из детского мультфильма. На первом этаже выкуривал третью пачку их отец. В паре кварталов к западу Генри Филипп изучал справочник по неврологии – включал дополнительный свет, когда перед глазами все плыло от количества таблиц и схем; Валери Астор искала исторический канал, помешивая молочный коктейль. Все эти сценки, как фотокарточки, сменялись у него перед глазами, двигаясь по кругу, и постепенно теряли яркость. Ему сильно захотелось спать, и сон резко поглотил его.