Мария Серрадо - На небе ни звезды

Люди никогда не тянулись к ней, и она не шла им навстречу. Никогда не считая нужным делать первый шаг в общении, она ждала, что его сделает кто-либо другой, но этот абстрактный «другой» бездействовал, и поэтому даже самые простые ситуации общения не складывались.

К середине июля отец совсем ушел в работу и практически перестал обращать на Валери внимание: на кону был доход, и было не до милых семейных бесед. Валери не интересовалась его соглашениями – она не изменила своего решения и отошла от дел. Альберт Астор две недели был сам не свой: запирался в кабинете и часами проводил с кем-то переговоры по телефону, причем его голос иногда возвышался до крика, да и без этого в нем постоянно сквозили нервозные нотки; с Валери он почти не разговаривал, нанял горничную и тут же ее рассчитал за то, что она не вытерла пыль с малого собрания сочинений Бальзака, стоявшего на его личной книжной полке. И он больше не читал своих любимых Диккенса и Золя, а перешел на старую французскую литературу – вплоть до XVIII века – что-то про куртизанок и перезаложенные семейные реликвии. Сначала Валери удивила резкая перемена его настроения, но потом ей снова стало все равно, как он себя ведет. Общение между ними временно прекратилось.

К августу ситуация нормализовалась: вероятно, переговоры прошли успешно, но точно Валери не знала – она не спрашивала. У нее полностью исчез интерес к проблеме, которая называлась «банкротство», и ее уже не заботил вопрос о том, как они будут жить дальше, а точнее, на что. Она предоставила отцу решать все самостоятельно, тем самым повесив на него всю ответственность за последствия предпринимаемых шагов. На этот раз ему повезло, и какие-то его махинации имели успех, и семья обзавелась капиталом, который предусматривал содержание домработницы, хорошее питание и покупку средних по цене спиртных напитков, без которых Альберт Астор своей жизни не представлял.

Валери никогда не говорила с отцом о деньгах, покупках и новостях. Вида, Александр или Генри тоже никогда не были предметом разговора, но Валери думала о них каждый день – они все-таки были теми немногими людьми, которых она здесь знала. Благодаря им в ее жизни что-то происходило, а теперь Валери была уверена, что они забыли ее – окончательно и бесповоротно. У них была своя жизнь, никто из них и думать не думал о какой-то Валери Астор. Ха! Кто вспомнит о ней, когда в мире есть столько всего интересного? Но все это интересное не для нее, совсем не для нее.

Ее внезапно стала напрягать проблема отсутствия нормального общения. Ей не хватало человека, который смог бы развеять съедающую ее скуку, вытащить ее из серой безысходности быта, быть ее постоянным спутником и собеседником. И каждый раз, когда Валери предавалась мечтам и начинала моделировать образ абстрактного существа рядом с ней, ее реальное одиночество безжалостно поглощало эти тусклые наброски воображения. И она была слишком взрослой, чтобы придумывать себе воображаемого друга. Но еще не слишком старой, чтобы придумать воображаемого врага.

Чтение уже ее не развлекало: Валери не прикасалась к художественной литературе, хранившейся в библиотеке, от отцовских классиков же ее просто воротило; остросюжетные приключенческие романы, увлекательные детективные сюжеты не вызывали у нее интереса, романтическая любовная проза (вечный ширпотреб), которой зачитывались знакомые ей девушки, провоцировала сильнейшее отвращение, и, вместо того чтобы увлеченно и восторженно следить за насыщенной событиями жизнью книжных героев, Валери со злостью закрывала книгу и швыряла ее на пол. Через несколько дней, проходя мимо, она поднимала ее и засовывала подальше, в глубину книжных полок, чтобы она как-нибудь случайно не попалась ей на глаза. Во второй половине августа она решила почитать учебники к следующему году и купила у соседки (она была на год старше) почти весь набор предметов. Но и эта идея себя не оправдала – мозги у Валери сворачивались в трубочку каждый раз, когда она приступала к изучению какой-либо дисциплины, и она бросала работу, толком не начав.

В особенно жаркие дни, если отца не было дома, она закрывала все окна и то включала кондиционер на полную мощность, то вырубала его. Таким образом, в комнатах становилось холодно, как у северного моря, скованного ледниками, а когда кондиционер выключался, воздух в доме превращался в удушливый пар. Валери наблюдала за тем, как от таких перепадов температуры вянут цветы на подоконнике. Через неделю она их выбросила.

Раньше ее выгоняли на улицу обычные дела, бытовые заботы, так что после появления горничной Валери могла неделю не выходить из дома. Зарывшись в одеяла, она лежала до полудня и каждый день просила завтрак в постель. Анжелика приносила ей неумело слепленные бутерброды с плавленым сыром, вареные яйца и сок, от которого у Валери слезились глаза, но Альберт Астор серьезно вбил горничной в голову, что его дочери не хватает витамина С (ему обязательно нужно было зациклиться на какой-нибудь глупости, чтобы жить). Потом она с неохотой вставала, спускалась вниз, снова ложилась – на диван в гостиной – и проводила остаток дня перед телевизором; иногда ловила радио, но зажигательные мелодии не могли заставить ее двигаться, и она засыпала даже под новинки рок-н-ролла. Для нее стало абсолютно нормальным видеть тусклый сон, в который из не менее тусклой реальности прорывался голос солиста, ревущий «Ты украла мое сердце, детка. Ты его мне не вернешь» . О, детка. Да, я знаю, кто снится тебе по ночам.

Валери слышала, как отец возвращался домой, но притворялась крепко спящей, чтобы не здороваться с ним и не слышать самый отвратительный вопрос – как дела?

Когда приближалась ночь, Валери, молчаливо пялясь в потолок, воскрешала в памяти события мая-июня: перед глазами снова и снова вставали «Веранда», которую она с тех пор ни разу не посетила, отполированный корпус машины Александра, роскошь особняка Гейнсборо, его огромные окна, выходящие на цветущий сад, лоск широких гостиных и плетеная мебель на террасе, горечь слюны во рту, когда ее откачивали после трипа в пять часов утра, рвота в туалете на первом этаже коттеджа… Дома Валери разливала алкоголь стаканами, но не чувствовала вкуса вина, которое предлагала Вида на вечеринке, и после отъезда последней из Калле «фирменными» в городе были только круассаны от «Дофи́».

Отношение Валери к событиям двухмесячной давности во многом изменилось: та их составляющая, которая раньше настораживала и приводила в замешательство, стала теперь по-особому ее привлекать. Ей хотелось снова пережить нечто подобное. Несколько раз она даже собиралась уйти ночью из дома и поискать приключений на свою голову, но ни один из походов не состоялся – Валери просто ложилась спать и просыпалась к полудню с больной головой.