Норман Райт - За гранью разумного

Я вздрогнул и вернулся в реальность. Очертания леса, где я находился мгновением ранее, постепенно рассеялся. Я вновь оказался там, где и застыл – в ванной, у зеркала. Я не знаю сколько так простоял, глядя вглубь себя, но от того как сильно затекли мои ноги – думаю очень долго.

Женщина вошла в ванную и улыбнулась мне. Она была двоюродной старшей сестрой Вилли и по совместительству опекуном после того, как умерли родители. Также у Вилли была еще одна двоюродная сестра, младшая его на пять лет. Звали ее Эмма. Именно к ним меня привезла полиция.

Двухэтажный уютный домик на краю улицы. Приветливые соседи. Теплые объятия. Это все было замечательно. Но это было чужим. Принадлежало другому человеку. Я не имел на это право. Какой бы заботой меня не окружали Элайза и Эмма, я не мог оставаться в их доме. Я не мог так жить. Я не мог оставаться в шкуре умалишенного по имени Вилли Дубилович.

Элайза поцеловала меня в щеку, и я, как и прежде прихрамывая, вышел из ванной.

– Больше не огорчай нас, Вилли, – произнесла женщина мне вслед. – Не нужно делать так, чтобы мы волновались. Мы тебя любим.

Я ничего не ответил. Я не мог.

Теперь я должен спланировать побег из этого жуткого дома, где для меня сестры Уорд создали райские условия. Из дома, где стоит чихнуть и тебе вытрут губы. Мне было страшно находиться здесь. И чем скорее я выберусь отсюда, тем лучше.

Однако в свете последних событий, сделать это будет сложно. Женщины теперь стали более бдительными и изобретательными. Они не хотели допустить моего повторного столь внезапного исчезновения, поэтому все двери и окна, теперь запирались.

Наступил зефирный ад.

Прошла неделя с тех пор, как полиция привезла меня домой. Точнее это был дом Вилли, но не мой. Это был дом сестер Уорд – пожилых женщин помешанных на чистоте, перфекционизме и ковролине.

Но я по-прежнему находился вдали от своего дома. Вдали от своей жены. Я до сих пор не знал, как складывалась жизнь истинного Вилли и моей Элизабет. Уже миновала неделя. Целая неделя практического молчания. Я даже написать слова о помощи на листе бумаги не мог. Руки отказывались слушаться меня. Я брал карандаш, но все что из-под него выходило, казалось каракулями двухлетнего. Будто я сжимал карандаш пальцами ног. Я злостно сопел и отбрасывал карандаш в сторону. Затем, я поднимал карандаш с пола и снова пытался что-то написать. И снова безуспешно. Каракули да и только.

Вскоре я оставил эту идею. Ничего из этого не выйдет. Пальцы отказывались слушаться меня, точно импульсы, посланные к ним моим мозгом, не доходили и терялись по пути.

Я начал привыкать. Мне подтирали слюни. Попу. Готовили еду. Водили на мероприятия организованных специально для таких как я. Даже познакомили с Мэри Гарлоу. Это была сорокалетняя женщина аутист. Вроде симпатичная. Она меня обнимала, и я полюбил ее объятия. В ее нежных руках я готов был остаться навсегда. Но она совсем не умела целоваться. Я умел. Но бесчувственными, как после анестезии губами Дубиловича, это не получалось. Я не мог с ними совладать! Бедная женщина. Наш первый поцелуй, а я обслюнявил ей весь подбородок!

С ужасом, я начал понимать, что мое сознание притупляется! Становится туманным. Я пытался гнать эту вязкую ядовитую тишину из своей головы, и чтобы мои голосовые связки вовсе не атрофировались, я просто мычал. Ходил всюду и мычал.

Я вновь и вновь безуспешно возвращался к плану своего побега. План был прост, даже слишком. А задумал я следующее: Покинуть этот чертов дом и чем скорее, тем лучше! И неважно как, через дымоход или через дверную дырку для почты. Вот и все, что я задумал. Проще простого.

Казалось бы, какие сложности могут возникнуть при побеге из собственного дома? Никаких. Хочешь – беги. Только вот это было не так-то просто. Я всегда находился под присмотром.

Однажды, я нашел на ковре заколку для волос. Вы знаете, ее еще называют невидимки. Я спрятал ее во внутренний карман своих подштанников, но Элайза, пока я спал, отнесла их в подвал и постирала. Вряд ли она сделала это специально, потому что она не могла знать о заколке. И я лишился отмычки.

Однажды, я решил набрать номер службы спасения и сообщить им, что меня насильно удерживают взаперти, но сестры сменили пароль от стационарного телефона. Какой идиот вообще придумал пароль для стационарного телефона? Зачем?

Иногда я думал по ночам, что возможно ничего плохого в том, что меня контролируют нет, и вообще, может никто и не следит за мной. Возможно это лишь мания преследования. Как она там называется? А, вспомнил – паранойя!

Но это была не паранойя. За мной действительно следили. Я понял это случайно, когда однажды уронил вазу с цветами и среди осколков нашел маленькую скрытую камеру. Возмущению моему не было предела.

– Успокойся, Вилли. – Эмма положила мне на плечо руку и, поглаживая, рассказала: – Иногда, мы вынуждены обратится к наемным сиделкам и камера, нужна лишь для того, чтобы мы могли убедиться, что за тобой ухаживают надлежащим образом. Что тебя не обижают и вовремя кормят. Господи, милый, ты весь горишь. У тебя жар.

Мне казалось, что скрытые видео камеры повсюду! В семейных фотографиях на стенах, в глазу той старой фарфоровой куклы, что сидит в зале на камине, на веранде, в подвале и даже, в уборной.

Аккуратно ступая по выложенному в шахматном порядке черно-белому кафелю туалета, я поднимал голову и разглядывал каждый дюйм этого помещения. Видео камеры могли быть где угодно. Даже на рукоятке сливной кнопки унитаза. Непонятно, правда, зачем.

Я ощущал себя звездой телепроекта, с которого невозможно сбежать. На другом конце всех этих многочисленных видеокамер, транслирующих мою жизнь в прямом эфире, сидят телезрители и круглыми сутками наблюдают за мной. Для них – я крыса, стремящаяся сбежать из дома сестер Уорд как из крысоловки или тюрьмы, и наблюдать за этими безрезультатными попытками, им весело.

Я не мог самовольно выйти на улицу. Даже почту и ту, сестры забирали сами. Скорее всего, они опасались, что я могу обо всем рассказать почтальону, или, сбив его с ног, сбежать.

Я находился в кукольном домике, и, ступив за его пределы, рисковал упасть с края стола.

Вскоре, покидать этот дом стало для меня бессмысленной идеей. Я продолжал кричать внутри огромной свиной туши, но голос мой, теперь был практически беззвучным.

По ночам, я лежал в постели и глядел в потолок с проекцией галактики. Я, понурив голову, бродил среди звезд. Они уводили меня вглубь сознания Вилли. В самые страшные его уголки. Туда, где кровь от ужаса леденела в жилах.

Однажды, я поневоле вновь вернулся в тот парк, где сидел на земле с разбитым носом. Вопреки моим протестам реальность и воспоминания перемешивались, а я просто терялся в лабиринтах сознания больного Вилли Дубиловича. Сопротивляться было выше моих сил. Меня будто брала огромная рука великана и зашвыривала в параллельную вселенную, полную болью и страха, насмешек и обид, желаний и невозможностей.