Норман Райт - За гранью разумного

И вновь я здесь.

Подростки смеются надо мной. У моих ног лежит мертвая птица. Странно, раньше я ее не замечал. Вспомнил! Я нашел ее со свернутым крылом и нес домой лечить. Отщепенцы отобрали птаху у меня и, размозжив ее голову камнем, бросили мне под ноги. Я стоял и смотрел как кровь птицы впитывается в землю. Еще мгновение назад она сидела в моей бейсболке. Она была жива. Птица ждала спасения, которого не получит.

– Всыпь ему, Дэйв! – крикнул один из ребят, и я не заметил, как оказался в нокдауне. – Получай, идиот!

Я лежал на спине и не мог понять, чем насалил этим ребятам. Чем вообще может не угодить умственно отсталый? Своей бескорыстностью? Нежеланием унизить вас или затушить о вас окурок?

Удар был настолько сильным, что мне показалось будто меня снес поезд. Кроны деревьев все еще кружились надо мной, когда я пытался подняться. От сильного головокружения меня затошнило. Я сел и рубашку оросила кровь. Она полилась из онемевшего от удара носа будто из открытого крана. На правой ноге не было кеда. Он слетел при падении и исчез в кустах.

Ко мне подсел тот парень, который добил раненную птицу и скомандовал здоровяку врезать мне. Звали его Уилл Фаррел. Этот человек еще много натворил плохого, прежде чем дробилка для щепы избавила общество от него. Джинсовая куртка Фаррела была обклеена нашивками с черепами, а кисти рук – обожжены сигаретными окурками отцом-садистом.

– Нам просто нехрен делать, – сказал Уилл, и все рассмеялись. И я тоже. Мне не было смешно. Но меня переполняло счастье. Не знаю почему, но я был счастлив, будто я весело провожу время в компании лучших друзей. Нам весело. Мы дурачимся. – Почему ты смеешься, придурошный? У тебя есть деньги?

Я ничего не ответил. Я не мог. Я смеялся.

Затем подростки стали искать в моих карманах деньги. У меня денег не было.

– Валим! – скомандовал один из парней, тот кто прикарманил мое увеличительное стекло. – Он ненормальный!

Ребята похватали свои велосипеды и удрали будто за ними мчалось огромное мерзкое существо или в край обезумевший маньяк.

Я знал, что это не игра, а маленький Вилли нет. Он все еще сидел рядом с мертвой птицей и смеялся. Он был один в лесу и ждал друзей. Но никто не вернулся.

Смех умственно отсталого Вилли, мой смех, вскоре затих.

Уже смеркалось, когда я окровавленный и с мертвой птицей на руках брел домой. Я не знал, кто меня ждет дома. Ждут ли меня там вообще. Я просто шел домой. Странно, но я знал, где живу. Ноги сами вели меня домой.

Мне вряд ли удалось бы повлиять на те события в парке. Приходилось лишь пересматривать фрагменты чужой жизни будто фильм. Он уже отснят и невозможно изменить сюжет, заменить актеров, переписать сценарий. Все было на своем месте.

Я не мог вмешаться в прошлое, но мог заглянуть в него. Узнать о Вилли как можно больше, ковыряясь в его сознании. Блуждая по лабиринтам его памяти, я имел доступ к самому глубокому и дорогому, что было у этого парня.

Однажды, я подумал, что можно узнать причину, по которой Вилли решил отправиться в ту ночную роковую прогулку. Я загорелся идеей, добраться до того момента, когда Бьюик 94-го года, на скорости сто двадцать километров, трагически оборвал жизнь человека с лишней хромосомой – Вилли Дубиловича.

Дождь. Нет. Ливень! Мы с отцом на заднем дворе. Я рою яму. Я сразу понял для чего она предназначалась. Для той мертвой птицы, которую я через весь город нес домой.

Мои руки все еще в крови. И рубашка в крови. Кровь на моих руках смешалась с землей и всю эту кашу смывал дождь. Туда, в яму. Труп птицы лежит рядом. Ветер треплет ее сырые перья на расплющенном затылке. Рядом стоит огромная фигура. Я взглянул на нее. Это отец. Пьяный и раздраженный.

«Опять пьяный» – подумал я, и эта мысль, словно свежее клеймо пронзила меня болью. Оказывается это самая частая мысль, посещаемая меня в детстве. «Отец опять пьяный».

– Копай, ненормальный! – взревел отец. Вода бежала по его темному словно табачный плевок лицу, заливала глаза. Отец вытирал ладонью воду и нервничал. Его нервировало все. Особенно его раздражал Вилли – собственный сын. – Все смеются над тобой! А значит и надо мной! Я не кусок дерьма! Слышишь?! Я не позволю смеяться надо мной!

Это было больше, чем воспоминания. Я чувствовал холод дождя, бьющего меня словно плетьми. Ощущал своей кожей порывы ветра. Они были настолько сильными, что я не мог даже вдохнуть. Я чувствовал запах земли и перегара от отца. Это не было сном. Я будто на какое-то врем действительно оказался там, на заднем дворе. Но я не мог остановить происходящее! Оно происходило вне зависимости от меня.

– Копай, я сказал!

Я откопал яму глубиной в полметра и опустил туда птицу. Отец уже ушел в дом. Я даже не заметил этого. Секунду назад он стоял рядом, теперь его нет. Это было мгновение. Наверное, по этому принципу и действуют воспоминания. Человек не может помнить каждую секунду. Невозможно каждую секунду наполнить жизнью, наполнить болью или радостью. Мы помним лишь вспышки – яркие и короткие.

Я еще долго стоял и смотрел в яму. Я вымок насквозь. И вот я уже на крыльце. Обувь очень тяжелая от налипшей на нее сырой земли. Холодная одежда прилипла к телу. Дождь все также льется, небеса грохочут, ветер свистит. Я открываю дверь и… за ней ничего нет. На этом воспоминания обрываются.

Я не знал сколько в организме Вилли болезней. Сколько генетических сбоев произошло, когда он развивался в утробе матери. Но думаю, с возрастом они лишь прогрессировали. Если в детстве Вилли мог самостоятельно откопать яму, то сегодня, он даже со своей ширинкой не мог справиться, не говоря уже о том, чтобы самостоятельно подтереть задницу. Про мастурбацию я и вовсе молчу.

Я проснулся среди ночи от сильного спазма в правой ноге. Судорога свела икроножную мышцу. Прошло пол минуты, прежде чем в спальню вбежала обеспокоенная Элайза. Эти пол минуты, были самыми долгими и мучительными в моей жизни. Когда посреди ночи мне сводило мышцы, я всегда так думал. Я думал, что это самые долгие и мучительные мгновения в моей жизни.

– Господи! – произнесла испуганно женщина и помогла мне принять сидячее положение. – Вилли, милый, ты холодный как лед!

Я, обливаясь потом, сидел на краю постели и не знал, что делать, чтобы эта адская боль ушла. Но благодаря массажу Элайзы судорога отступала. Я дрожал от холода. Казалось прямиком из воспоминаний в той же сырой одежде я оказался в кровати.

– Ложись, милый, – прошептала Элайза, когда боль моя отступила. – Ложись и ничего не бойся. Мы рядом. Все хорошо.

Я лег и укутался в одеяло. Согревшись, я снова уснул. Мне снилась Элизабет. Снились ее губы. Подводный минет. Вот бы мне хоть на мгновение снова испытать это чувство. Вряд ли сейчас, если я попрошу одну из сестер Уорд сделать мне минет, они согласятся. Может хотя бы попытаться. В конце концов, они не мне приходятся сестрами. В любом случае, они не согласятся.