Алексей Кондратьев - Девять пятнадцать

– почему нет, думаю справлюсь, – Филипп прекрасно мог сделать эти фотографии еще раньше, но предлагать не стал, пусть будет запас времени.

– а я постараюсь найти то, что вам нужно, и оставьте свой телефон, я вам позвоню, как найду подходящие кассеты – он записал номер в, старый как тот фотоаппарат, блокнот, – естественно, жду от вас качественной работы. Он улыбнулся, и Филиппу на секунду показалось, что в глазах старика блеснул маленький огонек, видимо заходящее красное солнце отразилось в его очках.

– знаете, вы так молоды и так заинтересованы в этом старом и отжившем свое, аппарате, в это безумное время технологий, это редкость. Молодежь больше гонится за новинками, цифровой техникой, дающее миллиарды каких то дурацких пикслей, но ведь в них нет души, они никогда не передадут эмоции так как это делали ранее, – он осекся будто вспомнил что-то важное – считайте это стариковским ворчанием, не обращайте внимание.

– ничего, ничего, так значит я буду ждать звонка от вас, – Филипп старался быть крайне вежливым, ему очень хотелось чтобы старьевщик-искусствовед нашел кассеты или того кто мог бы их делать из пленки, он все таки решил перейти на съемку с новой старой техники, а для этого кассет понадобится много.

Зайдя домой, он все никак не мог отделаться от навязчивой идеи нового формата своих работ, в голове виделись разного рода сцены неожиданных и постановочных снимков. На кухне он включил чайник и посмотрел в окно, в это время каждый вечер после заката, в свете фонаря, направленного на ее окно, что освещал словно днем прекрасная соседка из дома напротив пила свой напиток, вероятно в бокале было вино, но как изящно она держала его, в ней и правда была природная грация, так завораживающе манящая молодого специалиста министерства культуры.

В нетерпении и в предвкушении идеальных, по его мнению фотографий, он решил снять из окна, ту самую нимфу, что каждое утро пьет кофе в откровенном белье, позы в которых она эта делала, годились бы для картин Монэ или Сомова. Она идеально подходила для портретной съемки. Конечно, он снимал ее уже на свой зеркальный фотоаппарат много раз и во всех ракурсах, но предложить ей какую либо фотосессию он не решался. Однако черно-белые снимки, сделанные именно этим аппаратом нравились ему более всего, миг, запечатленный такими приборами казался самым реальным, вырванным из этого мира и сохраненным на века. Достав свой штатив, стоявший одиноко в углу, он установил его напротив окна, где неспешно попивала свой бокал прекрасная соседка, яркий свет позволял предположить, что она не видит его, хотя это было не важно для него, Филипп как одурманенный желал сфотографировать ее во что бы то не стало. Жаль, что сейчас был вечер, но сделать снимок он все решился, надо было опробовать это чудо начала двадцатого века, ждать до утра, когда солнечный свет прольется на землю. Нимфа напротив блеснула зубами, будто заметив фотографа, и спозировала как профессиональная модель, Филипп мысленно нажал на кнопку, и поспешил уйти. Уснуть удалось не сразу, мысли путались и роем носились в голове, после того как он достал из ящика фотоаппарат, хотелось побыстрее заняться съемкой, будто какая то сила из вне понуждала и гнала к старинному прибору. Кое-как совладав с возбужденным состоянием, он все же погрузился в сон.

Легкий летний ветер прыгал по веткам старого дуба, качая и наклоняя их то вверх то вниз, наигрывая листьями свою ветреную песню шипящих звуков. Зной, стоявший всю неделю, прошел, и возле этого старого дуба было приятно находиться, не смотря на полуденное солнце. Это был сон. Филипп почему то четко осознавал, что все это не реально, он спит, и стоит под большим старым дубом, где-то на широкой поляне, ствол дуба примерно на два метра был почему то окрашен в красный цвет, а низкие ветки были обвешаны узелками платков, повсюду он видел длинные и бескрайние поля. Он опустился на колени, под ногами росли васильки и ромашки, проведя руками по ним, почувствовал легкое прикосновение природы, подняв голову, он посмотрел в безоблачное небо, солнце не обжигало и даже приятно согревало. Неподалеку, в пятидесяти метрах стоял такой же дуб с раскидистыми ветками, под ним Филипп заметил одиноко стоящую девушку с темными, даже черными длинными волосами, возраст ее был не более четверти века, весьма симпатичная, в белом платье с кружевными манжетами. Благодаря своей профессии он знал, что это одежда была популярна в начале двадцатого века в России, в руках она держала зонт от солнца. Встав с колен, он отряхнул и без того чистые брюки серого цвета, на себе также обнаружив сорочку из нежного льна светло-коричневого цвета. Махнув девушке рукой он решил поздороваться:

– эй, здрастье, – он даже приподнялся слегка на носочки, чтобы казаться выше, и обратить на себя внимание. Девушка продолжала стоять в той же позе, полубоком к нему, и не обращала на Филиппа никакого внимания, делала вид будто не слышит и не видит его.

Сзади кто то, неожиданно, положил руку на плечо, Филипп обернулся, чтобы посмотреть и увидел лицо той самой женской головы с черными вьющимися волосами, что лежала в ящике. Он вздрогнул, закрыв глаза и в тот же момент заиграла музыка, та мелодия, что он слышал в прошлый раз, когда уснул на рабочем месте только в этот раз она звучала очень громко перепонки еле справлялись с напряжением. Он обхватил уши руками, пытаясь заглушить музыку. Женщина, что держала руку на его плече, была в таком же старинном платье ярко зеленого, изумрудного цвета, на голове у нее была шляпка того же цвета. Ее темно-серые глаза в этот раз смотрели не на него, они пристально следили за происходящим у соседнего дуба.

– Хватит, я больше не могу- кричал он ей сквозь проигрыш духовых инструментов. Она резко повернула голову в его сторону и открыла рот, в котором он увидел чудовищную сквозную дыру, Филипп открыл глаза, было утро, на электронных часах горели ярко-красным цветом цифры, говорящие, что пора подниматься и собираться на службу. Выдохнув с облегчением, что это был лишь дурной сон, он поспешил на кухню, там, где вчера оставил свой новый старый аппарат для съемок. Молодой Покровский боялся, что женщина в неглиже уже выпила свой утренний кофе, но опасения не подтвердились она была там, где он надеялся ее увидеть. Легкая прозрачная сорочка лишь слегка прикрывала ее безупречную грудь, длинная сигарета, окутывала ее туманом, выдыхаемого дыма всем своим видом она говорила, что отрицает предрассудки старых женщин, утверждающих, что в ее возрасте нельзя быть желанной и прекрасной. Она была безупречна.

Сама дама явно заметила юношу метавшегося по кухне, но как и всегда не подала вида, будто его и вовсе не было, она продолжала поглощать кофейный напиток из небольшой кружки в виде раскрывшейся розы и в тоже время, соблазнительно прикладывая тоненькую сигарету к своим пухлым розовым губам. Наконец он поймал момент, когда она идеально изогнула свою талию именно в той позе, как и представлял себе Филипп в момент выдоха, мысленно щелкнул затвор и Филипп выдохнул, словно снайпер, приготовившийся к выстрелу и задержавший дыхание в момент спуска курка. Через некоторое время она поставила кружку на стол и ушла в глубь квартиры, Филипп остался сидеть на стуле, его вдруг посетило, непонятно откуда взявшееся, чувство вины перед этой женщиной, будто он сделал, что то плохое для нее. Собравшись, он поспешил на службу, оставив подарок, дожидаться его.