В. Рид - Самая светлая ночь

И память его разрывалась, и в глубинах ее восставали холодные образы прошлого, сокрытого за непроницаемыми пластами времени, но картина не складывалась, как бы Джеймс ни пытался припомнить хоть малейшее событие, малейшее ощущение – мозг его мог возвратить ему память только тогда, когда сталкивался с чем-то, что имело место в его прошлой жизни, то есть в жизни до последнего рождения, до его назначения на должность, до начала его нескончаемых мучений. Но это было так ничтожно, так мало, так смутно и неразборчиво, что Джеймс впадал в глубочайшее отчаяние.

Он знал, он ясно представлял то, что сейчас ему предстояло найти. Всего один лишь знак способен раскрыть перед ним двери, ведущие в глубины тайны, где сможет он отыскать ответы на любые свои вопросы.

Он шел в мрачном диалоге с самим собой, и слова его души были черны, как дым, что оставляют после себя демоны. Но что-то ядовитым светом просачивалось в эти звуки хриплого говора души, исхлестанной плетьми, и нежность в своем первозданном обличье возникала среди серной пустыни, среди редких лживых огней, ведущих путника на гибель.

Прошлой своей дорогой Джеймс добрался до поместья Ланвин и проник в молчаливый сад. Дождь не стихал и с неистовой силой хлестал по вымощенным камнем тропинкам и обливал путника, остужая его кожу, но Джеймс не чувствовал холода: ночь в своем черном облачении проникала теплом внутрь его тела, и сердце его билось быстрее, подогретое этим теплом. И кровь его стремительно растекалась по венам, достигала горячим касанием конечностей и вновь собиралась в сердце, не давая кончикам пальцев остыть, поддавшись воле холодного ливня. И капли застывали на коже Джеймса, пропадали в сети его волос и задерживались слезами на ресницах.

Джеймс достиг перекрестка четырех аллей и остановился, рассматривая возвышающийся перед ним старый тис. Он приложил ладонь к поверхности дерева, где в бороздах коры струилась дождевая вода, и почувствовал словно бы его живое дыхание. Он словно бы ощутил, как внутри древнего ствола трепещет горячая жизнь. Но сколько бы он ни приглядывался, сколько бы ни всматривался в трещины и вмятины, нигде не было видно метки, которую он надеялся обнаружить. Он осмотрел корни дерева, подобные вздувшимся венам, в надежде хоть что-нибудь отыскать, но напрасно. В голову ему пришла мысль о том, что если знак и существует, то он надежно спрятан от чужих глаз. Наверняка причина тому одна: обнаружить его мог лишь тот, кому он предназначался. Не теряя надежды, Джеймс направился в пустующий дом, чтобы проведать комнату жертвы.

Темнота в самом омерзительном своем обличье прокралась в это необитаемое жилище, и в каждый угол она протянула свои щупальца, и крыльями своими задернула потолки, и воем своим отравила тишину. Она казалась дотла выгоревшим в пламени демоном, и безжалостно топила в своем удушающем аромате все, что вставало на ее пути. Она оплетала пылью запекшуюся кровь и протекала внутри нее мертвыми нитями, и заколачивала в гробы каждую частицу всякого вещества.

Дом казался мрачнее склепа, как будто бы он был обиталищем всех мстительных, не нашедших покоя душ, и все ужаснейшие воспоминания оживали в его непроницаемой темноте.

Джеймс двигался в непроглядной тени, пока не наткнулся на лампу. Тогда он зажег ее и приглушенным пламенем стал освещать лестницу, старясь не угодить в ловушку. Он прошел по второму этажу, осматривая комнаты, и наконец обнаружил нужную: ставни в ней были плотно заперты, и дух смерти витал в каждом ее уголке, и в нос его, смешиваясь с ароматами духов и благовоний, ударил запах тления.

Джеймс затворил за собой дверь, отдернул шторы, открыл ставни, чтобы свет луны помог ему лучше осмотреться, и стал тщательно перебирать вещи убитой, в надежде отыскать хоть малейшую царапинку, проливающую свет на правду. Он выдвигал шкафы, переворачивал мебель, обшаривал углы, и так до тех пор, пока мутные лучи рассвета не обожгли немым теплом его кожу.

Обессилев совершенно, он присел на кровать и стал наблюдать за тем, как солнце обагряет небо и пепельные тучи и сизые облака застывают в расцвете безмолвия и растекаются фантасмагорическими образами по небосклону. Потеряв всякую надежду что-либо найти и не получив подтверждения своей теории, Джеймс уставился на носки своих ботинок и не отрываясь глядел на них в течение нескольких минут.

В последней надежде, он обвел взглядом всю комнату, и вдруг замер в неожиданном ликовании, с сильно бьющимся сердцем, наблюдая за тем, как тусклый свет выжигает на тончайшей ткани одного из платьев убитой простой рунический символ, чей вид вмиг заставил душу Джеймса трепетать от безотчетного ужаса.

Он приблизился и коснулся этого символа, и словно ток прошел от кончиков его пальцев по венам до солнечного сплетения. Вытащив нож, Джеймс отрезал кусок ткани с символом и разместил его на ладони.

Тонкие линии, подсвечиваемые солнцем, обжигали его кожу, но он глядел, не в силах оторваться, и в каждом простом изгибе читал летопись веков. Он видел этот символ раньше, он знал его так, словно тот был выжжен у него на стенках сосудов, вырезан прямо в сердце – в этом едином символе было зашифровано его собственное имя – он был призван сюда для того, чтобы его обнаружить.

Спрятав обрывок платья в кармане, Джеймс поспешил покинуть дом и отправиться к озеру в надежде и там обнаружить подсказку. Но, стоило ему только распахнуть дверь, ведущую на задний двор, как перед ним из молочно-бледного утреннего полумрака возникла фигура Джины. Джеймс застыл на пороге, встретившись с ее спокойным холодным взглядом, и слова застряли у него в горле, не в силах сорваться с губ. Но Джина молчала, не требуя объяснений. Она повернулась к нему спиной, и он, спрыгнув со ступеней, поспешил за ней в глубину сада, где волнистая тропа вела вглубь черного и прозрачного осеннего леса, выросшего готическим витражом перед ними.

Завороженно глядел Джеймс на то, с какой грустью Джина рассматривала каждый матовый пласт, образованный мутными лучами солнца, и каждое облако, плывущее над сводами леса, и как в зрачках ее отражались скрещенные ветви рубленые бликами.

Джина вела его за собой до самого озера, и, дойдя, остановилась, глядя на спокойную водную гладь, туда, где качался на плоту все еще никем не обнаруженный труп. То, что это произведение, эту лилию из человеческих останков, еще не нашли, было едва ли возможно объяснить, но, вероятно, Джина хорошо позаботилась о том, чтобы найден труп был тогда и только тогда, когда ей самой это понадобится.

– Мне кажется, ты хотел именно сюда. – произнесла она.

– Все так, – кивнул Джеймс в замешательстве, – но я не думаю, что мне стоит делать в твоем присутствии то, зачем я собирался прийти.