Николай Андреев - Апокалипсис местного значения. Книга 2

Лариса Георгиевна остановилась. Взяла в руки листок и принялась внимательно изучать его.

Не поднимая глаз, спросила, имея в виду окружности с острыми углами, примыкающими к верхушкам этих окружностей, знает ли он, что это за обозначения.

– Нет.

– А что означает: «двадцать пять, десять, двенадцать ноль-ноль»? – Лариса Георгиевна ткнула пальцем в еле заметную надпись в нижнем правом углу карты.

Романов протянул руку.

– Не знаю. Дата и время, наверное… А вы как считаете?

Лариса Георгиевна задумчиво прикусила нижнюю губу.

– Я считаю: мы с вами в большой опасности.

– Я понимаю.

– Нет! Вы не понимаете! – Она вернула листок. – Вам нужно срочно покинуть город. И как можно скорее!

Романов насторожился. В тоне, котором были произнесены эти слова, ему послышался шорох осыпающейся с кумира позолоты.

“Ну, вот и всё! – подумал он. – Сейчас она протрет глаза, проморгается и с удивлением обнаружит перед собой не Поэта, стихи которого в детстве по дурости выписывала в тетрадь, а несостоявшегося секретаря-референта с опухшим лицом”.

Спросил: в чем собственно дело.

– Как в чем? Вы же сами только что сказали, что киллер убивает всех, кто был на собеседовании в экспедиторской компании! По-вашему, этого недостаточно для того, чтобы позаботиться о своей безопасности?

Романов расстроился. По тому, как Лариса Георгиевна ответила, он решил: она сама догадалась о том, что за карта попала им в руки, и теперь, словно старшая сестра, не желающая тратить время на объяснения с глупым братишкой, которому сколько не объясняй – всё без толку, пытается отвязаться от него.

Спросил:

– А как же вы?

– Я тоже, если ничего не случится, уеду… Ненадолго.

– И куда же, если не секрет?

Немного подумав, Лариса Георгиевна сказала, что, скорее всего, проведет некоторое время в пионерском лагере “Орленок”.

– Где?!

Взглянув на выражение лица Романова, Лариса Георгиевна рассмеялась.

– У вас очень глупый вид, – сказала она. – Лагерь только называется пионерским. На самом деле там давно обосновались сектанты. «Церковь Иоанна Богослова». Слышали о такой?

Романов слышал. Он на мгновение представил себе березовые аллеи с уныло бродящими людьми в черных одеждах, проповеди отца Павла на асфальтовой площадке, там, где раньше проводились утренние линейки, костер, от которого веет сладким запахом жертвоприношений, и с отвращением передернул плечами. Трудно было найти другое такое место и другое такое общество, где бы он чувствовал себя столь неуютно.

– Ужас какой-то! – пробормотал он.

– Не скажите, – возразила Лариса Георгиевна. – Уж где-где, а там ни одному киллеру не придет в голову искать тебя.

Романов пожал плечами. Немного подумал и сказал, что, возможно, она права.

Каждый раз, встречаясь с новыми женщинами, Романов пытался найти в них черты того образа, который много лет назад создал в своем воображении. Что это был за образ и как он выглядел, сам он точно не знал. В нем было нечто от русских царевен из детских сказок, старой фотографии молодой мамы, где она, улыбаясь, сидела на диване с младенцем на коленях, одноклассницы с модными в то время завитушками на голове – первой девочке, в которой увидел объект вожделения. И было в этом образе что-то еще: неуловимое, неосязаемое, что-то, что нельзя описать словами и даже мысленно представить, а можно только почувствовать, глядя вслед незнакомой женщине: да, это именно та, которую ты искал всю жизнь.

– Что вы на меня так смотрите? – поймав на себе пристальный взгляд Романова, спросила Лариса Георгиевна.

– Ничего, – смущенно отводя глаза, пробормотал он.

– Ничего?

– Нет, ничего.

И тут Романов понял, что образ, который много лет хранил в своей душе, холил, лелеял и дополнял новыми чертами, во многом соответствовал тому, что он увидел в Ларисе Георгиевне.

В этот момент ему стало страшно. От опасности, которой она подвергала себя, разгуливая по улицам города, где каждый день неизвестный киллер отстреливает мирных жителей; от того, что скоро, буквально через несколько секунд, им, видимо, придется расстаться. Но больше всего он испугался того, что мог никогда не встретиться с ней. Мог полениться и не пойти устраиваться на работу в экспедиторскую фирму, не согласиться на предложение Рябушкина переночевать у него, мог, наконец, просто-напросто не напиться и не отправиться утром в магазин за бутылкой.

Романов вытер выступившую испарину со лба. Ему пришла в голову мысль о том, что не повстречай он сегодня Ларису Георгиевну, его Ларису Георгиевну, захотелось добавить ему, он никогда бы не пожалел об этом. Не пожалел, потому что никогда бы так и не узнал о том, как много лет назад, одним ничем не примечательным теплым октябрьским утром, сделав что-то не так, прошел в двух шагах от своего счастья.

– Мы с вами еще обязательно встретимся. Обещайте мне это.

Романов произнес эти слова таким тоном, будто был заранее уверен в том, что Лариса Георгиевна обязательно обманет его.

Лариса Георгиевна смущенно улыбнулась. Протянула визитку с домашним адресом и тихо произнесла:

– Обещаю. А теперь, – добавила она, – если вы не против, я, пожалуй, пойду… Хорошо?

Не дождавшись от Романова ни возражения, ни согласия, улыбнулась. Поправила выбившуюся из-под платка прядь светлых волос и медленно, то и дело оглядываясь, направилась в сторону двух мужчин, каждый из которых был выше Романова чуть ли не на целую голову.

***

Купив бутылку портвейна, Романов сидел, развалившись, на скамейке в усыпанном желтою листвою сквере и, слегка сощурив глаза, смотрел себе под ноги.

«Мне скоро сорок один, – думал он. – И все эти годы, подобно Пигмалиону, я скрупулезно создавал в своем воображении идеал женщины… И что? Стал ли я счастливее оттого, что достиг своей цели? Вряд ли… Стал ли несчастливей? Пожалуй, что стал… А почему? А потому, что, создав идеал и воочию увидев его, понял: все мои старания, труды, надежды оказались тщетными! Я не достоин своей Галатеи!»

Романову нестерпимо захотелось выпить. Он покосился на лежащую рядом бутылку вина, завернутую в полиэтиленовый пакет, взял в руки, подержал на весу несколько секунд и положил обратно.

– Нельзя!

«А почему, собственно, нельзя?» – спросил самого себя.

«Да потому, – дал себе ответ, – что вечером с работы придет Санек, и ему тоже захочется выпить!»

Романов улыбнулся. Этот спор двух «я» он называл конфликтом правого полушария головного мозга, которое, как он вычитал из какой-то газеты, отвечает за эмоции, и левого, отвечающего, по версии все той же газеты, за логику.

«А может, не захочет?» – предположило правое полушарие.