Вайнона Рей - Погружение

– Я просто оступилась на мостике, – оборвала ее Лил. Ее недовольство все продолжало набирать обороты.

– Если ты ходишь во сне, то тебе небезопасно жить здесь, прямо у озера, в котором утонули десятки людей. Может, ты уже переедешь отсюда? – предложила Эмма, наперед зная, какой будет реакция матери. Она вросла в этот дом, как трутовик в ствол накренившегося дерева.

– Я не могу, ты же знаешь, как дом дорог мне. Эмбер поможет, она же хочет получит этот дом теперь, когда ее никчемный муженек лишился работы, – Лил посмотрела на дочь, сдвинув тонкие брови. В ее взгляде читалась какая-то рассеянность, затуманенность.

«От таблеток», – решила Эмма. Кто угодно находился бы не в самом бодром состоянии, если бы так подсел на лекарства.

– Чем ты вообще тут занимаешься, кроме того, что бродишь во сне? – спросила она.

– Я жду, – через минуту транса ответила ей Лил и вдруг странно заулыбалась.

Эмма никогда не видела на ее лице подобного выражения, но попыталась скрыть свое смятение. Ей стало не по себе так, будто она застала мать за поеданием земли или еще какими странными действиями.

– Чего? – Эмма немного подалась вперед, чтобы получше видеть лицо Лил.

Ее улыбка точно не была здоровой и больше походила на оскал.

– Когда его осушат, – Лил заулыбалась еще страннее, ее руки, прижатые к груди, немного задергались, как от нервных спазмов или конвульсий. Ногти у нее были грязные от долгого копания в земле. Раньше она была внимательнее к собственной гигиене.

– Осушат озеро? – с тихим удивлением спросила Эмма.

– Да, да, – Лил затрясла головой, как болванчик в машине на горной дороге, – власти выкупили эту землю для строительства каких-то объектов, я не знаю, в чем там точно дело, но они его осушат. Скоро, очень скоро. Это называется деривация, они отведут воду в реку, и озера не станет. Скоро, скоро…

– Ладно, мам, ты только успокойся, ляг, поспи, не надо сейчас думать про озеро, просто забудь о нем на время, – Эмма приблизилась к ней и осторожно надавила на плечи, чтобы прижать ее голову к подушке, а Лил даже начала тихо посмеиваться, отчего Эмме стало страшно и гадко, будто она вляпалась во что-то липкое, тягучее, неживое…

Между тем Лил утихла и закрыла глаза, будто вдруг уснула. Эмма расправила ее скрюченные кисти рук и тут заметила на них несколько темных разводов, будто кто-то пытался сделать татуировку в виде черных водорослей. Выглядело это не очень-то приятно. Может, это был ожог. Эмма отступила от кровати и задернула занавески, чтобы мать не могла смотреть на озеро, а потом вышла из комнаты, резко закрыв дверь. Она прислонилась лбом к деревянной панели двери, отдававшей застарелой краской, и тяжело вздохнула. Эта сцена до чертиков ее напугала. С матерью явно не все в порядке, и это была не просто депрессия или нервный срыв, это было что-то похуже, какой-то серьезный сдвиг в ее мозгу. Лучше бы это поскорее прекратилось, если вообще было обратимо.

Эмма вошла в свою комнату, окна которой выходили на подъездную дорогу, а не на озеро, чему она всегда была очень рада. Она бы вообще не смогла спать, если бы видела его. Эмма плюхнулась на кровать, стараясь не смотреть по сторонам, ведь если б она заметила, что хоть одна книга или безделушка стоит неровно, то тут же принялась бы все перекладывать, выравнивать и считать, отчего обсессии начали бы учащаться и ухудшаться, и улучшение, которого она добилась за последние годы пошло бы насмарку. Разговоры с матерью всегда плохо на нее влияли. Эмма сразу становилась дерганной и неуверенной с себе. Лил знала, куда надавить, чтобы надолго выбить дочь из колеи.

Лестница в коридоре заскрипела. Эмма точно знала, что это Колин: шаг был очень тяжелым. Он заглянул к ней. Эмма приоткрыла один глаз и махнула ему рукой, приглашая войти.

– Вижу, Лил хорошо тебя выпила, кажется, у тебя лицо посерело, – усмехнулся Колин и сел на край кровати, отчего пружины надрывно заныли, щелкнули и стихли.

– С ней что-то не так. Я имею в виду не то, что бывает обычно, а что-то более серьезное, основательное «не так», – Эмма села и прижала ладони к глазам. Она не знала, как объяснить Колину, что именно ее смутило. Как описать что-то плохое и незримое, не имеющее физического воплощения или точного названия.

– Ну не драматизируй, у Лил не раз случались такие моменты, она отойдет и будет, как новенькая, – ответил ей отчим. Его оптимизму не было предела, он точно был не из этих мест.

– Я в этом очень сомневаюсь, – Эмма внимательно глянула на него.

– Внучка приведет ее в чувства, я в этом уверен, – закивал Колин.

– Что у нее с руками? – вдруг спросила Эмма, пропустив мимо ушей его уверения.

– Возможно, обожглась ядовитым плющом, скоро пройдет, – пожал плечами Колин. Для него все было проще. Все имело объяснение и точную причину. Он делал это место менее унылым, даже слегка оздоравливал его.

– Слушай, спасибо, что ты здесь, спасибо вообще за все, что ты мне дал, ты всегда был настоящим просветом в этой трясине, – Эмма прижалась к его плечу, – ты должен попытаться наладить свою жизнь, подальше отсюда, я очень этого хотела бы. Ты этого заслуживаешь.

Колин засмеялся и прижал ладонь к ее голове:

– Все будет отлично, малышка, вот увидишь…

Эмма выглядела очень трогательной, он и забыл, что она уже такая взрослая. Глаза у него защипало от слез. Он любил эту девчонку как собственную дочь и не жалел ни об одной минуте, проведенной в этом доме, как бы тяжело и безрадостно ему не было. Ведь все начиналось с любви и мыслях о счастье. Когда-то он любил Лил. Все закончилось плохо, но ведь были у них и хорошие дни. Он продолжал хранить память о них в своем сердце, безмерно дорожил ею. Своих детей у него не было, его семьей были Лил с дочерьми. Ему нравилось заботиться о них, только ему уже давно казалось, что он допустил слишком много ошибок.

Эмма провела почти полчаса в душе, готовясь к вечеринке. Она долго и усердно намыливала волосы и тело, стараясь смыть липкое ощущение тревоги, но как это можно было сделать, если вода отдавала вонью водорослей, что было странно, ведь вода из озера не поступала в водопровод. Везде было это озеро. Его сырость и запахи сводили с ума. Эмма уже сотню раз пожалела, что ей пришлось приехать сюда летом, а не зимой, когда ненавистный водоем был скован льдом. Но поэтому-то она и была здесь, озеро слишком уж оживилось в последнее время. Да, жаль, что сейчас была не зима.

В этом доме Эмма всегда ощущала себя беспомощной, ущербной, одинокой. Только здесь ее преследовали бесконечные кошмары и ощущение присутствия чего-то нездорового, будто даже воздух был поражен каким-то грибком или гниением. Эмма была убеждена, что мать прекрасно это понимает и сама. А вот Колин всегда считал подобное настоящей чушью. Эмма была рада, что влияние озера не коснулось его. Но Колину точно здесь было не место. Ему следовало бы жить в каком-нибудь обычном здоровом месте с новой женой, ребенком, собакой и зеленой лужайкой, которую нужно постоянно постригать, потея над газонокосилкой. Он бы продолжал фотографировать, толстеть, сидеть по вечерам с пивом перед теликом, смотря какой-нибудь матч, иногда выбирался бы в бар, ссорился с женой по пустякам и просто был бы счастлив, главное, подальше отсюда. Как можно дальше. Лучше было бы вообще стереть ему память, чтобы он забыл дорогу к этому дому.