Олег Рудковский - Каба́

Обиды отца на мать были столь же грошовыми и длились пару секунд, после чего он все забывал. Родители пошли на ресепшен, оформлять бумаги и вносить соответствующую плату – Игорь в финансово-деловых вопросах не участвовал. Он стянул бахилы и встал сбоку от входной стеклянной двери. Солнце снаружи лилось неистово, внутри холодили кондеры. Игорь любил лето, любил солнце. Солнце и жара ассоциировались с относительной свободой и счастьем, что бы ни значили эти слова на самом деле.

Мимо прошли женщина и девочка, чуть младше него, держась за руки. Игорь не смотрел на них, он вообще избегал смотреть на кого бы то ни было, но с некоторых пор его «боковые» чувства приобрели феноменальную силу. Он видел все вокруг, замечал каждую деталь, глядя в одну точку – в окно, или в пол, или на свои руки, или под ноги,– он на самом деле контролировал все 360 градусов вокруг себя. Он слышал и впитывал каждое слово, выглядя спящим с открытым ртом. Он ловил кожей взгляды, чувствовал по изменению воздуха близкое движение – в его сторону или от него; он предугадывал каждый шаг. Он не смотрел на проходящих мимо маму с дочкой, но он точно знал, что те пялятся. Что ж, это понятно, сегодня он – гвоздь программы. Успокаивало лишь то, что он знал и другое: смотрят – не на него. Смотрят – на фингал. Его самого не видят за фингалом, не видят Игоря Мещерякова. И хоть взгляды коробили, будь его воля, он наносил бы себе фингалы по утрам специальной краской. Потому что во всех других случаях взгляды в его сторону не предвещали ничего хорошего. Вернее, в 99% других случаев. Потому как что-то случилось однажды. И не только то, что он начал ходить во сне.

Они вышли из клиники и двинулись к стоянке, где их ждал синий Хендай I10. Расстояние преодолевали молча, как партизаны в тылу. Игоря всегда прикалывало, как они идут втроем, когда втроем. Отец шел впереди, как гусак, он всегда торопился и ничего не успевал. Мама демонстративно сохраняла хладнокровие и отказывалась подстраиваться под его ритм, поэтому телепалась сзади. Игорь же, в стремлении угодить обоим, болтался в промежутке, то ускоряясь, то сбавляя темп.

В машине отец спросил:

– Ну что ты думаешь?

– Про сына Петра?– уточнила мама.

– Ну…

– Он – молодец,– сказала она равнодушно. – Начал давать советы только после того, как раскрутил нас на сеансы. А пока не раскрутил, давал лекцию про ритмы, которая нам очень поможет в жизни.

– Так-то да…– Отец обескураженно положил руки на руль и взглянул сквозь ветровое стекло.– Думаешь, фигня все? Развод очередной?

– Вряд ли развод,– сказала мама.– Его хвалят. В интернете у него рейтинг 4,9 из пяти. Может, конечно, сам накрутил себе… Но его знают люди. На работе одна сотрудница к нему дочку свою водила, он ее от энуреза вылечил.

– Понятно…

Игорь, слушая разговор, открыл боковое окно. В машине имелся кондер, но тот на днях крякнул, а у отца пока не было времени сгонять в мастерскую. Как назло, сегодня с утра жара усилилась.

– Слушай, я так и не понял последнюю фишку,– сказал отец.– Что значит – все изменилось, потому что начали об этом говорить?

– Всего лишь очередная теория,– отозвалась мама.– Феномен Баадера какого-то там, если я правильно помню. Суть в том, что если начинаешь говорить о том, чего нет, то это потом начинает случаться. Не обязательно с тобой, может, с соседом, или в газете прочтешь. Но где-то случится.

– Так он и начал об этом говорить! Петров! О лунатиках-преступниках. Получается, это он будет виноват, если что?

– Да, Сергей,– ровно и без эмоций ответила мама.– Он будет виноват, если что.

Отец покосился на нее и промолчал. Игорь стиснул зубы, чтобы не улыбнуться. Что ж, мамин юмор ему тоже нравился, хоть он и был своеобразный. Ему часто казалось, что достойно оценить этот юмор может только он сам. Он взглянул на зеркальце и внезапно наткнулся на мамин спокойный взгляд.

– Игорь, прикрой окно. Сейчас поедем, тебя может продуть. Надо оно тебе?

– Да ладно, брось ты!– Отец завел двигатель.– Жарень такая, какой продуть.– Однако Игорь уже послушно нажал на кнопку автоматического управления.

– Именно поэтому,– сказала мама. – Он потный, и сквозняк. Кондер лучше наладь.

– Налажу. Руки не доходят.

– Надо продуктов купить,– напомнила мама.– Впереди на углу Пятерочка, давай туда.

Отец послушно двинул машину.

Игорь любил пассивную езду. Если уж продолжать говорить о ритмах, то пассивность – это как раз его частота; всегда была. Ну, по крайней мере, насколько он помнил. А помнил он не сказать, чтобы особо много. Вернее: мало чему из того, что он помнил, он мог доверять. И в ложную память и в эффект Манделы он не верил. Это просто корректировка. Кто-то корректировал его память. Кто-то корректировал память всех.

Он любил пассивное наблюдение. Если бы ему предложили стать частью матрицы – лежать себе в барокамере, подключенной к мировому компу,– он бы счел, что он достиг дверей рая. Ранее – он знал! – люди, подобные ему, мечтали оказаться на необитаемом острове. Вдали от людей. Вдали от докапывальщиков . Либо, наиболее продвинутные,– пионерами на вновь открытой планете. Для современного человека все это – кислые способы, однако в прошлом люди ничего не знали о компьютерах и о клиповом мышлении, и одиночество в их случае решало большинство проблем. Сейчас же необитаемые острова и планеты не подойдут. От своих клиповых мозгов не убежишь. Только матрица. Такие дела.

Во время семейных поездок наслаждение Игоря было устойчиво-прерывистым, как азбука Морзе. Не ритмичным ни с какой стороны. Если у него был выбор – ехать или сидеть дома,– он однозначно тянул руку за «дом». Семейные поездки подразумевали, что их в салоне будет трое. Замкнутость пространства создавала все условия для докапывания, и мама разворачивала интенсивную деятельность. Она была докапывальщицей, она стала докапывальщицей с некоторых пор, и тут уж ничего не поделать. Машину она не водила, хотя права у нее имелись, просто не хотела. Так, круги иногда нарезала вокруг квартала, чтобы совсем не потерять навыки. Так что мама сидела на пассажирском сиденье и раскрывала ему, Игорю, всю философию про будущее. Его, Игоря, будущее.

Иногда ему казалось, что он уже в матрице. Иначе как объяснить тот факт, что он по жизни спотыкается только о тех людей, кто озабочен его будущим. Речь о взрослых, ровесники не в счет. Есть исключение – дядя Радик, папин друг, которому плевать на его будущее, а также на будущее всего человечества и Вселенной в целом, если у него самого сохранится курево и карты. Все остальные – они были очень обеспокоены. Большинство учителей, если не все. Тренер по дзюдо. Друзья родителей. Сами родители. Случайные прохожие – таки да, были такие случаи, и далеко не один. Что-то там присутствовало, в будущем, о чем нельзя сказать прямо, только окольно, намеками, отговорками и страшилками. Думай о будущем, Игорь, говорили они. Ну какого рожна ты опять филонишь от тренировок, это же для твоего будущего, говорили они. Игорь, опять четверть с тройками закончил, совсем о будущем не думаешь, говорили они. Игорь, ты опять витаешь в облаках, соберись, подумай о своем будущем, говорили они. Что это, если не компьютерная программа? Живые люди не могут так себя вести. Живые люди анализируют происходящее и себя самих. Живые люди меняются согласно реалиям. Если они понимают бессмысленность и бесперспективность долбежки про будущее, они перестают заниматься долбежкой про будущее. А принимаются заниматься другими долбежками. Про прошлое, например. Как-то так.