Лев Голубев-Качура - Пропавший пассажир теплохода «Достоевский». Боевик

Я б зэмлю покынув, та в нэбо злитав…

Прошептав эти строки, он надолго задумался.

Вспомнились молодость, школьные годы, и мечта стать лётчиком.

Но мечте не суждено было воплотиться в жизнь. Она разбилась после результатов прохождения медицинской комиссии – его забраковали!

Тогда он, с горя что ли, подал документы в мореходное училище, и впоследствии никогда не пожалел об этом.

Он, если можно так сказать, прикипел к морским просторам и кораблям. Они стали его жизнью навсегда.

Теперь он старший помощник, и в перспективе, если в его жизни всё будет нормально, капитан этого же теплохода, так ему сказали в отделе кадров, когда назначали на «ДОСТОЕВСКИЙ».

Василий Кириллович Звягинцев, теперешний капитан, ходит последнюю навигацию – возраст уже не тот.

В конце этого года он уходит на пенсию, сказал начальник отдела кадров. Да и он сам просил именно Вас назначить к нему: он кому попало не хочет доверить своё детище. Он к нему, как бы это сказать, прикипел что ли.

А сам Василий Кириллович, при их первой встрече, посмеиваясь в седые усы, сказал: «Укатали сивку крутые горки. Пора и честь знать, Я свою дань морю отдал. Надо молодёжи место уступить».

Какой же я молодой, немного обиделся на слова старого капитана Николай Фёдорович? Мне, Слава богу, уже сорок стукнуло!

Сорок, не шестьдесят три, вздохнув, произнёс Василий Кириллович. Вот, когда вы доживёте до моих лет, тогда и поймёте мои слова…

Я рад, что именно вас назначили ко мне старпомом.

Надеюсь, вы не подведёте старика, ни сейчас, ни потом.

А судно под вашим руководством ещё долго будет радовать пассажиров…

* * *

Николай Фёдорович, ещё бы, наверное, полюбовался ночным морем, и порадовался ходом теплохода, но неожиданно возникший на корме свет отвлёк от лирического настроя, и насторожил его.

Сверху, над теплоходом, как раз над вертолётной площадкой, зависло какое-то непонятное сооружени, формой напоминающее огромный огурец, или похожее на него.

Оно не обгоняло теплоход, и не отставало от него, оно словно прилипло к судну.

Николай Фёдорович перебрал в памяти формы нескольких летательных аппаратов, и остановившись на одном из них, ахнул – так это же..! Не может быть! Неужели это дирижабль?! Судя по тишине работавших моторов, и то, как неожиданно он появился над теплоходом.., скорее всего это… действительно он…

Из его нижней части бил яркий луч света прямо в середину посадочного круга. И вдоль этого луча скользили тени, похожие на людей.

Всё это происходило беззвучно, словно в немом кино.

Николай Фёдорович прошептав: «Сплю я, что ли? Чертовщина какая-то!», потёр глаза, пытаясь избавиться от морока.

А когда их снова открыл, никакого луча не было, и непонятное сооружение не висело над теплоходом…

Привидится же такое.., прошептал он с сомнением.

Постояв некоторое время в раздумье, он позвал вахтенного матроса.

А когда тот появился, приказал:

– Игорь, сбегай-ка на корму, и посмотри всё ли там в порядке? И быстро назад!

– Сделаем, Николай Фёдорович, – ответил матрос, и скорым шагом направился к корме.

Старпом, не покидая мостика, стал с волнением ждать его возвращения. А голову продолжала сверлить мысль – померещилось мне, или нет?

Не дожидаясь доклада вернувшегося матроса, старпом быстро спросил:

– Ну, что там? Почему так долго не возвращался? Что-то увидел?

Глаза старпома выжидательно смотрели на матроса.

– Всё нормально Николай Фёдорович. Шлюпки на месте – зачехлены. Посторонних тоже нет, даже влюблённых парочек…

– Спасибо! Можешь быть свободным.., пока.

Старпом ещё постоял, посмотрел на фосфоресцирующий пенный след от винтов, и опять тяжело вздохнув, вернулся на командный мостик.

Ничего не сказав механику и рулевому, всё также задумавшись, он достал вахтенный журнал, и медленно открыл.

Затем, встряхнув головой, словно освобождаясь от сомнений, казённым слогом записал:

«В двадцать три часа семь минут московского времени наблюдал над кормой странное сооружение. Из него бил луч света, и, кажется… Он зачеркнул слово „кажется“, и написал – и вдоль него на судно, в районе вертолётной площадки, спустились несколько, похожих на людей, существ».

Закончив писать, он с чувством выполненого долга, закрыл журнал.

Набрав номер телефона начальника службы безопасности, он вкратце рассказал о происшествии, свидетелем которого стал. Под конец разговора он спросил:

– Как думаете, Вениамин Семёнович, стоит будить капитана?

– Успокойтесь Николай Фёдорович. Думаю.., не стоит. Утром разберёмся.

Старпом почувствовал в ответе начальника службы безопасности какую-то недоговорённость, или, вернее, сомнение в здравом уме старпома.

Может, правда, мне всё это показалось, и я поднимаю шум на пустом месте, пожав неопределённо плечами, спросил себя Николай Фёдорович? Или у меня что-то с психикой?

Так, до конца вахты он и просидел на диване, не произнеся ни слова.

Он только спрашивал себя: показалось ему, что над теплоходом завис то ли дирижабль, то ли какой-то другой летательный аппарат, или нет?

И спускались ли из него на вертолётную площадку то ли люди, то ли какие-то существа?

А может это всё же помстилось мне?

Василий Захарченко ходил на теплоходе второй год. После окончания мореходного училища с красным дипломом и стажировки, его оставили работать на «Достоевском».

Он даже не мечтал о таком повороте в своей судьбе.

Его мечты не распространялись дальше небольшого буксира, или невзрачного пассажирского теплоходика, и каботажного плавания. А тут…

Он третий помощник капитана на круизном дизель-электроходе – белоснежном красавце!

Стоя перед зеркалом и водя бритвой по щекам, он невольно улыбнулся.

Зеркало мгновенно отразило и его юношескую улыбку, и розовощёкое, покрытое светлым пушком лицо.

Он мог бы ещё долгое время не прикасаться к бритве, но ему хотелось выглядеть более мужественно, настоящим морским волком!

Но это не очень-то ему удавалось: молодость, жизнерадостность, и не прошедшая ещё ребячливость выдавали его. Но он старался, очень старался.

Всё видели его потуги, но не насмешничали.

Вася, чтобы казаться старше, надевал на себя маску строгости, но ему не удавалось надолго её сохранить – молодость брала своё.

И сегодня, заступая на утреннюю вахту, он, поднимаясь на мостик, невольно задержался на последней ступеньке трапа: яркое, словно умытое росой, утреннее солнце ласково светило с безоблачного неба.

Вокруг, от края до края, простиралось, покрытое небольшими волнами, море.

Стояло, если бы это было осенью, бабье лето. Но это было лето, самая его середина. Настоящее лето.