Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

Я слышал сзади учащенное прерывистое дыхание и дробный топот башмаков, размышляя, куда мы вообще бежим. Сзади шли ровно, по-деловому, там явно знали, что делали, я тоже подстроился под общий ритм. Я здесь вообще не ориентировался, места шли незнакомые, но позади явно ориентировались лучше, я решил пока не торопить события и идти вместе со всеми. Одно время там с грохотом собирали по пути все стулья, которые я сосредоточенно им поставлял, горшки и хрупкий декор тоже летели на пол, с ними не церемонились. Потом начались пересеченная местность и большие неприятности.

Я едва успел свернуть за угол, как над моей головой неторопливо прошел, с орбитальной центростремительностью переворачиваясь в воздухе, темного дерева хороший стул, с хрустом сходясь с косяком и крупно разлетаясь на отдельные фрагменты; провалившись в дверь подвала, налетевшую на меня черным провалом, и с грохотом свалившись со скользких каменных ступенек, я влетел в обжигающе ледяную, смачно вонявшую лужу. Лужа оказалась глубокой и неожиданно просторной, как вид на поздравительной открытке.

Откашлявшись, путем не разобравшись еще, что это такое со мной было, я в одну секунду взял на свое робкое безрассудство мощный спурт и едва не встретился лбом с зубастым краем кирпичной стены; миновал один поворот под космами проводки, корнями свисавшей до самой воды, прошел другой поворот и совсем было уже набрал необходимую скорость в узком, почти неразличимом в темноте коридоре, но передумал, так же быстро вернулся на исходные позиции и, придержав дыхание, осторожно, боком придвинулся к углу, тихо гнившему в обрамлении голых труб. Мне вдруг пришло в голову, что преследователи могут ошибиться тоннелем. Этот вход в подвал, судя по обилию порогов, как будто был не далек от узлового, и рукавов канализации здесь имелось несколько.

По густой, глянцевой, тускло отсвечивавшей поверхности неспешно скользили ко мне ленивые масляные круги. Преследователи изучали возможные пути дальнейшего продвижения. Они оба уже присутствовали, на последней ступеньке каменной лесенки, но спускаться пока не торопились. Один из них сидел на корточках, свесив с мясистых ляжек кисти больших натруженных рук, и задумчиво смотрел в мою сторону. Другой, придерживаясь для равновесия рукой за плечо сидевшего товарища, освободил белую ступню от растерзанного гигантского башмака, напрочь успевшего позабыть что такое шнурки, и теперь осторожно пробовал кончиком большого пальца воду непосредственно у парапета. Вода явно не входила в их планы. Можно было не сомневаться, что с этого момента у входа будет поставлен надежный заслон – надолго и несокрушимо. Я беззвучно засмеялся. Я вам не пись собачий, подумал я. На неделю активной жизни можно рассчитывать. Если удастся найти чистую воду.

…То …сь? …сь?..?

Шарканье усталых ног. Шаркающий отзвук.

Звон редких капель, пронзающих мертвый горький сумрак.

Влажные, шлепающие, лязгающие голоса вонючей воды, которая и не вода вовсе, – словно бы не здесь и не отсюда. «Спа-ать… – невнятно проблеяли над ухом. – …ть …ть…»

«Спаааа-а-а-а… ть…»

Где-то дальше другой, слабый и дрожащий со сна, сухой голос произнес надтреснуто: «Послушай, дружок, что я тебе сейчас расскажу…» – однако он тут же был перебит кем-то новым, несравнимо более отдаленным и зычным:

Но скажите мне, какие у него цели, – и я скажу вам, какие ему близки средства, и если идти дальше, то получится, что, в конечном счете на выборе целей и средств всегда сидит окружение, и всякий, кто пытается выбирать, должен рано или поздно смыть, вычеркнуть себя из списка всех живых, просочиться насквозь. Или остаться и стать другим.

…Мммммммммммолоток… к… к…

Нет, мне нравится.

Звон редких капель.

…Кто здесь? Кто здесь?

…Да. Так вот. Он – нестандартно оттесанный камушек в бесконечной череде четко и давно уложенной брусчатки. Ему холодно, ему, бедному, неуютно, пока его не успели еще оттесать как нужно, как это здесь принято. Но он, видимо, все-таки твердый камушек, раз его до сих пор еще не оттесали, как нужно.

Ничего, оттешут еще… Значит – будут лететь искры, значит – будут спотыкаться люди, и задевать шины, и стучать подковы…

Дурачок, спать же! …спаааа-а-а… ть… ть… Голь замкнутого пространства. Спать как-то никто не соглашался. Только сопели шумно.

Голень шагающих капель.

…к …Ммммолоток… к… к…

…Понятно, что подковы стучат и на ровной мостовой, но ведь какое различие в тональности и чистоте звуков. А вон уже на горизонте маячат фигуры рабочих, деловито влекущих за собой необходимый тяжелый инструмент, и уже готова подняться вокруг недоразумения суета, и уже явственно рядом натужное сопение: а н-на тебе!.. Чтоб не высовывался.

…Сейчас над ними со всей неотвратимостью встает старый вопрос: чего хотеть?

…Да… то… сь? Тось… сь… сь…

А… простите, зовут вас-с?… Изумительно. Да вы проходите, не стесняйтесь… сь, чувствуйте себя ма-ма-ма!..

« Кто здесь? » да « Кто здесь? ». Да кто здесь может быть?

Я уже слышал это. Тут постоянно это слышно: болото, мол. Будет, мол, болото – будет и все остальное. А что болото, что болото?

…и получается, что все средства, которые были и будут когда-либо использованы, обусловлены исключительно содержанием окружения. Но это неинтересно. Это скучно, в конце концов, интереснее тот, кто должен был уйти и ушел. Это – уже от Мироздания. Это – симптом. Как он живет? – как он будет жить, не может же он, в самом деле, жить в безвоздушном пространстве?..

Звон капель, взрезающих мрак.

Низкий бетонный потолок с разводами потеков навис, уходя корнями в темноту, слежавшийся намывной песок под ногами перестал проваливаться. Больше не тянулась вдоль долгих трещин цепкая проволока одеревеневших узловатых сучьев, никогда не видевших света, – притихший коридор разросся чуть не до размеров пустого подземного гаража. Бункера, онемевшего под тяжестью своей глубины и неисчерпаемости. «…Но пиченьку-то мы можем себе позволить на ночь?..» – раздался прямо посреди мертвой тишины убедительный мужской голос с хриплыми интонациями стоического терпения, тут же раздраженно перекрытый несколькими децибелами выше: «Довольно уже было на сегодня пиченек и бумажек!..»

Тихий безлюдный коридор дальше темнел сваями кубических опор, запах тут стоял неожиданно знакомый, как в прихожей реанимационного отделения. Впрочем, нет, не совсем пустой и безлюдный. Тут опять кто-то был, здесь тоже кто-то разговаривал – одиноко топтались, путаясь в белье и недобро прищуриваясь глазами, какие-то понурые, ломкие беспризорные тени на убитых горем синих больничных стенах. Персонал, судя по всему, из дежурной части и их пассия, зажатый в самый дальний угол к сдвоенным стеклянным дверям щуплый мужчина: весьма на вид сердитый, встрепанный, сильно небритый и бледный, в спутавшейся у ног просторной белой рубахе. Мужчина настороженно наблюдал, как двое рослых жердистых молодцов в медицинских халатах и шапочках с тесемками теснили его ближе к дверям, разведя в стороны ладони и стараясь не производить до времени много шуму.