Джефф Лонг - Стена

Бег мыслей приостанавливается. Умение постоянно контролировать себя становится у таких, как она, второй натурой. Даже приближаясь ко дну пропасти, она лихорадочно прикидывает дальнейшие действия. Фоном ко всему, что проносится в ее мозгу, звучит: как кошка, приземляйся, как кошка. На руки и ноги. Легко, как кошка.

Альпинисты испытывают природное почтение к явлению падения. Их обсуждают, обычно возле походных костров или в долгих поездках, смакуют легенды, анекдоты и личный опыт, говорят о падениях, которые переживали, видели, и даже о тех падениях, которые случались во сне, вот только что это был сон, как-то позабылось. Все учатся на ошибках. В сообщениях о несчастных случаях почти всегда упоминаются даже не обязательно имена жертв, но, конечно, их маршруты, и даты, и типы снаряжения и уточняется состояние скал, льда или снега в тех местах, где произошла беда. Часто указывается и температура. Все, что поможет неведомому казаться понятным.

Многие альпинисты относят понятие «предельной скорости» к моменту столкновения с землей. На самом же деле этот термин определяет то состояние, когда падающий предмет перестает наращивать ускорение. Сопротивление воздуха становится равным массе предмета, помноженной на силу притяжения. Твое падение не начинает замедляться, но весь выигрыш в том, что оно не делается быстрее. И все.

Все эти соображения мгновенно проясняются в ее голове. Миллионы синапсов отчаянно предупреждают об опасности. Единым валом нахлынули образы, слова, забытые запахи и эмоции. Она помнит искры походного костра, тонкий аромат дыма кедровых дров, вкус его губ, его пальцы. Бабочки, берег, мама, песенка, по которой заучивали алфавит. И еще, и еще…

Предельная скорость для человека составляет в среднем 120 миль в час, или примерно 165 футов — длина пятидесятиметровой веревки — в секунду. Но для того, чтобы достичь состояния нулевого ускорения, требуется время.

За первую секунду она пролетела всего шестнадцать футов. К концу третьей секунды — 148 футов, к концу шестой секунды около 500 футов. Значит, чтобы достичь предельной скорости, ей придется пролететь примерно полмили. Этим все сказано. Ей осталось жить еще восемнадцать секунд.

Ветер врывается в ее легкие. И попросту высасывает оттуда весь воздух. Из-за него она глохнет — или это кровь с таким ревом бьется в голове?

Она приказывает себе смотреть. Держит глаза широко раскрытыми. Больше она уже никогда ничего не увидит.

Земля не мчится ей навстречу. Если уж на то пошло, она раскрывается шире, делается глубже и просторнее. Она словно галька, брошенная в неподвижную воду, только вместо ряби здесь большие концентрические пространства земли.

Ласточки уступают ей путь.

Лес делится на отдельные деревья.

Вдалеке, за дорогой, черная полоса реки рассекает белый осенний луг.

Какая красота. Она заполняет все ее существо. Можно подумать, что она никогда не видела ничего подобного.

Она знает, что химические вещества, содержащиеся в крови, несомненно, переключают ее мысли с того, что происходит, на нечто другое. Как еще объяснить это ощущение избранности? Или удостоенности? Или освобождения? Она никогда не испытывала подобного экстаза. Это великолепно. Я прохожу прямиком сквозь кожу мира.

И все же она отбивается от рая. Слава слишком великолепна, пропасть слишком маняща. Все это означает ее смерть. Она мгновенно переходит от восторга к отчаянию.

Если бы только ей удалось перевести дыхание. Здесь нет никаких умеренных состояний. Страх, экстаз, мучение — все неистово, все чрезмерно. Смерть. Она держит это слово под контролем. Пытается держать.

И здесь же итог всех ее восхождений, и всех ее амбиций, и всех желаний, которые она когда-либо испытывала. Собрать их вместе, и они достигнут луны, а ради чего? Она испытывает еще одно потрясение. Она погубила свою жизнь. Свою бесплодную жизнь. Всю жизнь валяла дурака. Впустую.

Именно тогда она заметила своего спасителя.

Между деревьями там был просвет, и в просвете находился он, крошечная одинокая фигурка, ползущая по дну долины. Он направляется к Эль-Кэпу. Но пусть это невозможно, но так оно и есть — он со всех ног мчится, чтобы помочь ей.

Все сразу меняется. Ее страхи отступают. Грызущие душу волки укладываются и замирают в неподвижности. Великое спокойствие смиряет бурю.

Я не одна.

Это так просто. Кем бы этот человек ни был, он спешит к ней. Никаких иных объяснений не может быть.

Для женщины, у которой не осталось никаких шансов, не существует случайностей.

С огромной высоты, прорезая воздух, она смотрит, как он продвигается между деревьями, низко согнувшись под тяжестью рюкзака. Он, несомненно, альпинист и далеко уклонился от главной тропы. Его путь должен пересечься с ее путем. Это предначертано. Это судьба. У нее нет ни малейшего сомнения. Кем бы он ни был, он путешествовал по земле, и шел за своими мечтами, и отмерял свои дни исключительно для того, чтобы встретить ее.

Если бы только он поднял голову. Она хочет увидеть его лицо. Его глаза.

Почти над самыми деревьями она раскидывает руки. Она представляет себя каким-то блаженным существом. Воздух поет в ее пальцах, перьях ее крыльев.

А он все еще не замечает ее. Она хочет, чтобы он поднял голову и увидел ее. Она хочет, чтобы он тоже раскинул руки и поднял ее. Всей силой любви, имеющейся в ней, она любит этого мужчину. Все ее воспоминания, все ее существо сейчас пребывают в его объятиях.

Ее сердце увеличивается, делается гигантским. О, как она любит эту жизнь! Ей нужно так много сделать. Хотя бы еще один закат. И дети, боже…

Она вламывается в лес, успев подумать: «Прости меня».

Груша.

Хью передвигался так, как это свойственно великанам: низко нагнув голову, натягивая лямки рюкзака, ощупывая взглядом почву, прежде чем поставить ногу. Пот щипал глаза.

«Груша».

В голове теснилось множество мыслей.

Галлон воды весит восемь фунтов, а он, будто жадный мальчишка, пёр десять бутылок. Коленные суставы хрустели, как воздушная кукуруза. Мальчишка. Как будто ему не пятьдесят шесть, а девятнадцать.

Ему совершенно не было нужды пробираться прямиком вверх по склону. По главной тропе идти было бы легче и, вероятно, быстрее, там не было бы ни ядовитого плюща, ни дубовой поросли, образовывавших здесь плотный подлесок. Честно говоря, он вообще не должен был находиться здесь и волочить, словно раб, этот груз через лес в свой последний день на ровной земле. Его попутчик Льюис сказал, что излишек воды смерти подобен. А он настоял, чтобы воды было больше и можно было подольше пробыть на стене. Хью мог бы вернуться, он мог бы прямо сейчас отдыхать в домике.

Но что, если мы — не те, кем были? Когда-то они были молоды, а теперь уже нет. И Эль-Кэп больше не был ему необходим.