Майкл Коннелли - Цементная блондинка (Право на выстрел)

Бреммер опустил взгляд на собственные руки.

— Ну что, неплохо у меня получается? Ты еще жив?

— Никак не пойму, о чем ты, — Бреммер поднял глаза. — Боюсь, ты совсем охренел. Уж не бредишь ли?

— Так значит, по-твоему, главное для меня — убедить окружного прокурора? В таком случае я ему объясню, что стишок в записке представляет собой отклик на твою статью, которая появилась в газете в понедельник, день начала суда. А на марке стоит субботний штемпель. Вот ведь в чем загвоздка. Как же это последователя осенило накатать поэму за два дня до публикации статьи, на которую он ссылается? Ответ напрашивается сам собой: он, то есть последователь, заранее знал о статье. Потому как сам ее и написал. Это объясняет и то, почему ты поведал о той злосчастной записке в статье, вышедшей на следующей день. Сам себе источник по имени Бреммер. Такова твоя третья ошибка. Три ошибки подряд, и — удаление с поля.

Воцарилась гробовая тишина. Было даже слышно, как шипит пивная пена в бутылке Бреммера.

— Но кое-что ты все-таки забыл, Босх, — нарушил молчание Бреммер. — Пистолет-то у меня. А теперь признайся, кого еще ты заставлял слушать свои идиотские россказни.

— Дай досказать до конца, — не унимался Босх. — Новый стишок, который ты подбросил мне в минувшие выходные, был только для отвода глаз. Ты хотел заставить психолога и всех остальных поверить в то, что, убив Чэндлер, сделал мне одолжение. А может, прикидывался психопатом. Ведь верно?

Бреммер ничего не ответил.

— Это должно было скрыть истинный мотив, заставивший тебя расправиться с ней. Ах, как тебе был нужен этот конверт! Черт возьми, до чего все просто! Ты постучал к ней в дверь, а она запросто впустила к себе знакомого репортера. Вот и ты меня к себе впустил. Запомни, Бреммер, знакомые часто бывают очень опасны.

Бреммер по-прежнему молчал.

— Ответь мне на один вопрос, Бреммер. Почему одну записку ты подбросил, а другую отправил по почте? Знаю, в отделение ты зашел как репортер, потолкался там малость и оставил бумажку на конторке в приемной так, что никто и не заметил. Но зачем ты ей-то отправил записку по почте? Очевидно, это было твоей ошибкой. Именно потому тебе пришлось пойти к ней и убить ее. Но как тебя угораздило так ошибиться?

Репортер посмотрел на Босха долгим взглядом. Потом перевел взгляд на пистолет, чтобы еще раз удостовериться в гарантии собственной безопасности. Оружие производило на него неотразимое впечатление. Босх знал, что это надежная ловушка.

— Статья должна была появиться в ту субботу, во всяком случае, стояла в плане. Однако какой-то козел-редактор задержал ее и поставил только на понедельник. А я отправил письмо, еще не успев просмотреть субботнюю газету. Это была единственная моя ошибка. Но ты совершил куда более серьезную ошибку.

— Правда? Какую же?

— Ты пришел сюда один...

Теперь настала очередь Босха испуганно умолкнуть.

— Почему ты пришел один, Босх? Не так ли ты поступил и с Кукольником? Пришел к нему один, чтобы прикончить — спокойно, без посторонних...

Босх ненадолго задумался.

— Хороший вопрос.

— Тогда это была твоя вторая ошибка. Ты думал, что я, как и он, не смогу оказать сопротивления. Да, он был ничтожеством, за что и поплатился. Ты убил его — туда ему и дорога. Но теперь пришла твоя очередь умереть.

— Отдай пистолет, Бреммер.

Тот рассмеялся, будто Босх сморозил невесть какую глупость.

— И ты веришь...

— Сколько их всего было? Скольких женщин ты похоронил?

В глазах Бреммера заполыхали хвастливые огоньки.

— Достаточно. Мне вполне хватает.

— Так сколько же? И где они?

— Ты этого никогда не узнаешь, Босх. И это будет твоей мукой — последней мукой: проиграть игру, так ничего и не узнав.

Черное дуло пистолета уперлось Босху в сердце. Бреммер нажал на спусковой крючок.

Босх смотрел ему прямо в глаза. Раздался сухой металлический щелчок. Бреммер лихорадочно нажимал на спусковой крючок снова и снова, но тщетно. Глаза его наполнились ужасом.

Босх приподнял штанину и вытащил из носка обойму с пятнадцатью патронами. Зажав ее в кулаке, он быстро вскочил с дивана и нанес Бреммеру сокрушительный удар в челюсть. Тот рухнул обратно в кресло. Не выдержав его веса, кресло повалилось назад, и репортер распластался на полу. «Смит-и-Вессон» вылетел из его руки. Босх молниеносно подхватил пистолет, выкинул из рукоятки пустую обойму и вставил заряженную.

— Встать! А ну, мигом вставай, паскуда!

Бреммер повиновался.

— Хочешь убить меня? Еще одного безоружного прикончишь, стрелок психованный?

— Все зависит от тебя, Бреммер.

— О чем это ты?

— О том, с каким наслаждением я снес бы тебе череп, Бреммер. Но чтобы доставить мне такое удовольствие, ты должен дернуться первым. Как Кукольник. Свою игру он сыграл. Теперь твоя очередь.

— Послушай, Босх, я не хочу умирать. Все, что я сказал, — ерунда. Пошутить, что ли, нельзя? Не сделай ошибки. Давай спокойно во всем разберемся. Умоляю, доставь меня в окружное отделение — там и разберемся. Ну, пожалуйста...

— А они разве не молили тебя о пощаде, когда ты стягивал им горло кожаным ремешком? Нет? Разве ты не заставлял их молить тебя не убивать? Или, может, они молили тебя именно о смерти? Как было с Чэндлер? Просила ли она тебя прикончить ее, когда дошла до точки?

— Доставь меня в окружное отделение. Арестуй и доставь.

— Тогда — мордой к стене, жирная сволочь! И руки за спину!

Бреммер вел себя смиренно, как агнец. Загасив сигарету в пепельнице на столе, Босх подошел к нему. Когда наручники защелкнулись на запястьях, Бреммер облегченно расправил плечи. Он тут же с силой натянул цепь, энергично вращая кистями.

— Вот видишь? — торжествующе спросил репортер. — Видишь, Босх? На руках останутся следы. Попробуй только убей меня теперь! Они сразу же заметят следы и скажут, что это была казнь без суда и следствия. О, я не так глуп, как этот недоделанный придурок Черч. Меня не убьешь, как бессловесное животное.

— Конечно, нет. Ведь ты у нас знаток всех тонкостей, не так ли?

— Вот именно, всех. А теперь тащи меня в окружное. Я буду гулять на свободе уже сегодня ночью, когда ты еще будешь дрыхнуть в постели. Знаешь, как называется все, что ты обо мне собрал? Фантазии свихнувшегося полицейского. Даже федеральное жюри пришло к выводу, что тебя заносит. Ничего у тебя не выйдет, Босх. У тебя нет ни единой улики.

Босх рывком повернул его к себе. Теперь их лица были всего в двадцати сантиметрах друг от друга. Их тяжелое дыхание смешивалось — воздух наполнился пивным духом.

— Но ведь это ты убивал, не так ли? И веришь, что тебе позволят остаться на свободе...

Бреммер нагло смотрел ему в лицо. Босх увидел, как в глазах репортера вновь разгорается дьявольский огонек гордыни. Лок был прав: убийцу распирало от еле сдерживаемого бахвальства. И он был не в состоянии прикусить язык, хотя от этого сейчас зависела его жизнь.