Майкл Коннелли - Цементная блондинка (Право на выстрел)

Босх навис над столом и метнул злобный взгляд в сторону молоденького стряпчего.

— Поймите же, мы разрабатываем и другие направления. Впереди еще полно работы. Мы откопаем еще больше улик — это уж будьте уверены. Однако сейчас все упирается в один вопрос: выдвинуть против этого мерзавца обвинения или выпустить его на волю? Со вчерашнего вечера начался отсчет сорока восьми часов, которые отпущены нам на то, чтобы возбудить дело. И если мы не заведем это дело немедленно, отказав ему в праве освобождения под залог, то он, как пить дать, тут же наймет юриста, с помощью которого добьется слушаний о возможности залога. Судья не согласится на арест без выхода под залог, если к тому времени вы не выдвинете ни одного официального обвинения. Так заводите же дело, не мешкайте. А мы раздобудем все улики, какие только вам потребуются.

Ньюэлл кивал, будто соглашаясь, но твердил свое:

— Дело в том, что мне необходим весь комплекс улик, все, что только возможно, именно тогда, когда я возбуждаю дело. Тогда мы с самого начала знаем, какую линию поведения выберет обвинение. Тогда нам известно, стоит ли добиваться сделки с заключенным или следует идти напролом.

Босх встал, вышел в открытую дверь и внимательно поглядел на прикрепленную к ней снаружи пластиковую табличку с именем. Потом вернулся на место.

— Что вы делаете, Босх?

— Занятно, знаете ли. Я думал, вы только заводите дела, а вы, оказывается, еще и заместитель прокурора.

Ньюэлл уронил карандаш на желтый блокнот. Его лицо стало малиновым. Теперь пятнами пошел даже лоб.

— Да, я заместитель прокурора по возбуждению уголовных дел. Но в круг моих обязанностей входит и обеспечение того, чтобы дело с самого начала шло без сучка и задоринки. Я могу дать ход любому делу, с которым ко мне приходят через эту дверь, но не это главное. Главное — хорошие, надежные улики, да побольше. Мне нужны такие дела, которые не приносят неприятностей. И я настаиваю, Босх, я...

— Сколько вам лет?

— Что?

— Возраст ваш каков?

— Двадцать шесть. Но какое отношение...

— Слушай, ты, юный засранец. Чтобы впредь я не слышал, как небрежно ты произносишь мою фамилию. Я занимался такими делами еще до того, как ты раскрыл свой первый учебник по теории права, и буду вести их еще долго после того, как ты переедешь в Сенчури-Сити вместе со своим «саабом» с откидным верхом и тостером, который поджаривает гренки только из белого хлеба. Можешь звать меня детективом, можешь — детективом Босхом, можешь даже — Гарри. Но если хоть еще раз скажешь просто Босх...

У Ньюэлла отвисла челюсть.

— Ты все понял?

— Конечно.

— И еще одно пойми: мы вскоре добудем дополнительные улики. С этим задержки не будет. А вы пока выдвинете против Бреммера одно только обвинение в убийстве первой степени, что предусматривает арест без права освобождения под залог. Нам надо сделать так — причем с самого начала, заметьте, мистер Ньюэлл, — чтобы эта мразь больше никогда в жизни не увидела белого света. Потом, когда улик будет вполне достаточно, вы — если, конечно, не будете отстранены от этого дела — выдвинете против него сразу несколько обвинений на основе взаимосвязи всех этих убийств. А «комплекс» улик, как вы изволили выразиться, — не ваша забота. Вы тут же сбагрите дело прокурору, и именно он будет принимать решения. Давайте говорить начистоту: вы всего лишь клерк, оформляющий дела, которые вам приносят. И если бы вы знали хоть что-то, что позволяло бы вам просто молча сидеть рядом с прокурором в зале заседаний, вы бы здесь не задержались. Вопросы есть?

— Нет, — быстро ответил юнец.

— Что — нет?

— Нет вопр... Нет, детектив Босх!

Босх отправился обратно в офис Ирвинга, где провел остаток утра, выбивая ордер на проведение анализа волос, крови и слюны Бреммера. Важно было также установить его прикус.

Прежде чем отнести необходимые документы в здание суда, он побывал на кратком совещании следственной группы, где каждый отчитывался о выполнении своего задания.

Эдгар сообщил, как прошла его встреча с Джорджией Стерн в Сибил Брэнд. Он показал ей фотографию Бреммера, но Джорджия не опознала в нем человека, который ранее напал на нее. Впрочем, она и отрицала не категорически, что с карточки на нее вновь глядит тот самый злодей.

Шиэн, в свою очередь, поведал, что они с Опельтом показали полицейское фото Бреммера управляющему складом Бинга. Тот долго мялся и наконец признал, что Бреммер, возможно, снимал одно из складских помещений года два назад, но сейчас точно вспомнить трудно. Сетуя на плохую память, управляющий не хотел утверждать ничего такого, из-за чего, по его словам, человек может запросто угодить в газовую камеру.

— Слюнтяй, — дал оценку этому свидетелю Шиэн. — Сдается мне, он с первого взгляда узнал Бреммера, но наложил в штаны. Завтра потрясем его опять.

Ролленбергер вызвал по рации президентов, и те отрапортовали из дома Бреммера, что пока не нашли ничего существенного. Никаких пленок, трупов и тому подобного.

— Тут без ордера на раскопки во дворе не обойтись, — высказал свое мнение Никсон. — Хорошо бы и под фундамент заглянуть.

— Может, и придется, — буркнул Ролленбергер в передатчик, — а пока продолжайте в том же духе.

Последним по радио отчитывался Эйд. Они с Мэйфилдом вели тяжелый бой со сворой адвокатов «Лос-Анджелес таймс». Из-за этих крючкотворов полицейским до сих пор не удалось получить доступ к письменному столу Бреммера в редакции.

Что же касается Хайкса и Ректора, то они пока выбыли из активной игры. По словам Ролленбергера, эти двое сейчас рылись в различных досье, собирая биографические данные Бреммера. Потом лейтенант объявил, что на пять часов Ирвинг назначил пресс-конференцию. Предстояло общение с репортерами. Так что если появится что-то новенькое, то его, Ролленбергера, следует тут же поставить в известность.

— Вот и все, — подытожил он.

Босх встал и вышел из кабинета.

Тюремная клиника живо напомнила Босху лабораторию Франкенштейна из дешевого фильма ужасов. Цепи, прикрепленные к каждой кровати, массивные кольца, вбитые в стены, облицованные кафелем, — все это предназначалось для усмирения буйных пациентов. Светильники, нависавшие над кроватями, были зарешечены, чтобы больные из числа заключенных не могли выкрутить лампочки и использовать их в качестве оружия. Стенная плитка, бывшая когда-то белой, со временем приобрела удручающе желтый цвет.

Босх и Эдгар стояли в дверях палаты, наблюдая, как Бреммеру, лежащему на одной из шести кроватей, вводят зелье на основе натрия, которое должно сделать его более покладистым. До этого он наотрез отказывался подчиниться судебному постановлению о сдаче анализов крови, слюны, волос, а также слепка зубов.