Крис Хаслэм - Смерть с отсрочкой

— К несчастью, — пробормотал дядя Пепе. — Такие вещи никогда не должны падать на пол.

Ленни оторвал взгляд от пола, посмотрел в темно-карие глаза Гваделупе. Судьбоносный момент.

— Мистер Стармен!

— Что? — буркнул Сидней.

— Можете оказать нам услугу? Переведите.

Сидней скрипнул зубами.

— Спросите леди, нет ли в ней кровей кокни.

Сидней со вздохом задал вопрос. Сеньорита с полными слез глазами нахмурилась и тряхнула головой.

— Нет, — перевел Сидней. — Ничего общего с кокни.

Ленни задумчиво кивнул.

— Спросите, не хочет ли хоть чуть-чуть приобщиться.

Прения насчет гибели единственных очков Сиднея прекратились, когда оба антагониста, проведя не один день без отдыха и нормальной еды, полностью осознали абсурдность ситуации. Все еще огрызаясь, словно терьеры, готовящиеся к последнему броску, они позволили глубоко озабоченному единоличному владельцу постоялого двора «Свинья» препроводить их в отдельные номера.

Вечером Ленни ужинал в одиночестве свежей форелью в затхлом хлебном соусе, который готовится в Арагоне как фирменное блюдо из пережаренных крошек вчерашних буханок. Заказал вариант класса люкс с яичницей, но не получил особого впечатления, пока на него вызывающе не посмотрели влажные глаза Гваделупе.

— Доели? — устало спросила она по-испански.

Англичанин издавал какой-то непривычный мускусный запах.

— Спасибо, очень вкусно, — кивнул Ленни по-английски. В большеротой пьянчужке было что-то весьма привлекательное. Надо будет испробовать и разобраться. Он улыбнулся, когда она схватила со стола тарелку.

— Десерт будете?

Ленни понятия не имел, о чем речь.

— Спасибо, пепельница есть. Хорошо бы бутылочку светлого. — Для объяснения он красноречиво поднес к губам сомкнутые в кружок пальцы.

— Чего? — нахмурилась Гваделупе.

— Пи-и-ва. «Сан-Мигелио». И ты со мной, милочка. — Он потянулся к ширинке шоферского комбинезона, почесал мошонку.

— Светлого! — выдохнула Гваделупе, взмахнув кулаком с выставленным большим пальцем, изображавшим горлышко бутылки.

Ленни с энтузиазмом кивнул:

— Точно, детка. «Стелла» пойдет. «Карлсберг», «Карлинг». Что найдется.

Гваделупе вернулась через пятнадцать минут с зеленой бутылкой и двумя невысокими стаканами.

— Светлое, — объявила она, вытащила зубами пробку, наполнила оба стакана, один резко толкнула к Ленни, пролив на стол кровавое вино, другим взмахнула. — За моего несчастного отца, убитого его собственным братом!

Ленни затряс головой:

— Милая, это не пиво. Может, пойдем наверх, бар откроем? — Он поднялся.

Гваделупе осушила стакан и уставилась на собеседника с пьяным неодобрением.

— Пей, inglés. [66] Англичанин (исп.).

Ленни схватил бутылку, привалился к столу. Птичкин клювик напрашивается на поцелуй.

— Бар, — громко и медленно вымолвил он на общепринятом иностранном английском. — Мы с тобой. Пойдем сейчас в бар. Comprendo? [67] Понятно? (исп.).

Гваделупе снова налила стакан, подняла его перед лицом Ленни. Отметила цыганские глаза, заскорузлые руки бойца, следы недавних битв: глаза налиты кровью, кожа сплошь в синяках, как у боксера или бандита. После загадочной смерти прошлым летом невыносимо мерзкого Пако Эскобара, местного специалиста по темным делишкам, который запросто разгребал все дерьмо в Маэстрасго, не осталось никого способного свернуть дурную шею, а этот бугай обещает стать истинным чемпионом, хоть от него немножко воняет оленем.

— Пью за того, кто отомстит за моего отца, — прорычала она, одним глотком выпив вино. Язык у нее начинал заплетаться, что для Ленни разницы не составляло.

Он взглянул на ложбинку между грудями, одобрительно поднял брови. Не весенняя курочка, но с весьма добрыми легкими. Ленни схватил бутылку, пока она не провозгласила очередной тост.

— Может, поднимемся, милочка? Upstairio? [68] Наверх? (исп.). — И ткнул пальцем в потолок.

Гваделупе решила, что поняла его намерения, схватила за запястье пальцами, унизанными кольцами, поднялась из-за стола.

— В доме моего отца, сеньор, верх внизу. — Снова дернула за руку, совсем близко придвинув лицо. — Пошли, цыган-мститель. Обсудим условия найма и форму оплаты. — Хватка у нее была крепче тисков. Ленни морщился, когда она тащила его из столовой.

Где-то в ночи лаял лис, его одинокий голос взмывал над рокотом стремительного потока талой воды на дне ущелья. Полумесяц отбрасывал синие блики на скалы и серебряные на воды, густой лес из темных сосен поглощал бледный свет. Где-то в непроходимых горах пряталось целое состояние в золоте, но Ленни напрочь забыл о монетах и слитках, пока Гваделупе волокла его к себе в спальню мимо окон без занавесок. Голова давно убитого кабана с пожелтевшей мордой наблюдала с противоположной стены, как она поворачивает холодный железный ключ, широко распахивает дверь и впихивает туда Ленни, мельком уловившего стеклянный взгляд.

— Хана мне, приятель, — признался он. — Похоже, попался!

Ремонтно-полевая бригада проникла на контролируемую националистами территорию у Посуэло в 8:30 в воскресенье 13 июня 1937 года. На этот день приходится праздник в честь Антония Падуанского, святого покровителя безногих, безруких, животных, стариков и Лиссабона. Время, дата и место вторжения были выбраны не случайно — деревушка стояла в тихом секторе фронта, занятая ротой португальцев, которые почитали святого больше, чем боевую позицию.

Кобб бросил взгляд на Сиднея в зеркало заднего обзора «ауди», катившего по пыльной булыжной мостовой. Вражеские голоса, доносившиеся из-под сгоревшей крыши ветхого храма, по-прежнему были окрашены анархическим богохульством, хвалебные гимны тихо разносились меж бедными домами, где оставались лишь немощные и престарелые.

— Вытри пот с бороды, малыш, — пробормотал Кобб. — Ты мне на нервы действуешь.

Клее развернулся на пассажирском сиденье, с презрительной насмешкой посмотрел на Сиднея и раскурил зловонную трубку.

— Видишь, как истинно верующие сложили оружие перед церковью? Можно забаррикадировать дверь и поджечь гадов.

— Не по-христиански, — вздохнул Кобб. — Они свое получат во вторник. Планом крупной диверсии предусмотрено, что они занимаются своим делом, пока наша сторона кругом проигрывает бои, и Бог их не спасет.

— Суть, как всегда, упущена, — заключил Кройц.

Он, как и Клее, носил до смешного официальную серую полевую форму легиона «Кондор», но сходство меж ними на том и заканчивалось. Клее был простым наемником со злобным взглядом и преувеличенным самомнением громилы-тяжеловеса, а Кройца, некогда истинно верующего организатора коммунистической партии среднего ранга из Кельна, арестовали в 1933 году по приказу самого доктора Фишера и глубоко упрятали в тень Смерти, в «дикий лагерь» в Дахау. Когда его доставили в лес под Виссенбургом рыть себе могилу, он одолел палачей, бежал на юг, в Швейцарию, оттуда перебрался во Францию. В партийных кругах тот побег стал легендой, но пытки, побои, издевательские имитации казни изменили его политические убеждения. Он собрался с мыслями в Лионе через три месяца после побега, словно выйдя из глубокой комы и осознав свое полное одиночество в мире. Вселенная после смерти погаснет, как свет, и никакое движение, никакая идеология, никакой человек этого не отменит. Кройц не мог сбросить со счетов единственную силу — Бога, само существование Которого насмехалось над коммунистической верой.