Алекс Норк - Кто здесь

— Даже очень. С прекрасной карьерой и перспективами.

Тот опять прикрыл глаза.

— Скверно совсем.

— Почему?

— Потому что в таком случае это можно объяснить только действием другого сознания.

— Подсознания?

— Дело не в том, где оно размещается. Это компетенция психологов, физиологов и тому подобных специалистов. А я историк. И это «другое» сознание называется у нас «архаичным». Повторю, я не знаю в каких частях мозга оно располагается.

— Архаичное сознание?

— Да, некие исторические накопления, но ярко выражать себя, как всегда считалось, они не способны.

— Объясните, будьте добры.

— Вы обращали внимание, что услышав определенную фамилию, люди любят спрашивать, а не родственник ли названный известному артисту, политику или спортсмену с тем же именем? — неожиданно задал вопрос профессор. — Спрашивают с пристрастием и радостным ожиданием, что так оно и окажется?

— Да, замечал, — с удивлением ответил Торнвил. — А причем тут это?

— Остатки архаичного сознания. Отголосок сугубо аналогового менталитета тех времен, когда люди очень опасливо относились ко всему незнакомому и успокаивались на ощущении сходства. Развитые умы ищут оригинального, прочие — аналогичного. И в массах осталась эта тяга к знакомому на инстинктивном уровне. Следы прошлого. Типичная в пору молодости народов неспособность ориентироваться без прямых сравнений. И это же чувство сходства определяло в далекие времена отношение человека к собственной личности. Душа стремилась к единому и не хотела обнаруживать в себе оригинальность. Она еще была коллективной. Это давало огромную силу, потому что потерять свое «я» было не очень страшно.

— Как эта коллективная душа могла заговорить в наше время?

— Единственное, что могу вам пока ответить, полковник, история не зафиксировала подобных массовых примеров. И если что-нибудь по этому поводу придет в мою очень старую голову, немедленно вам сообщу.

Пожимая Торнвилу на прощание руку, он добавил, глядя на него полупрозрачными, чуть слезящимися глазами:

— Вы очень меня заинтересовали вашим рассказом. А тот девиз, что принадлежал казненному, его же палач, Юдуф, присвоил себе, поскольку девиз был очень популярен, в особенности среди ударной конницы. Позже его потомки запретили этот девиз, боясь любых воспоминаний о том злодействе. И он исчез из истории.

— Опять коллективная душа, Стенли?! В благословенной Америке, где каждый только и делает, что тащит к себе одеяло? А у русских она тоже заговорила?

— Вы про те два самоубийства бизнесменов?

— Про три, уже есть третье, мой дорогой. Только на этот раз при аресте какого-то их крупного финансового афериста у него успели отобрать странный ритуальный кинжал. Догадываетесь, что он попытался сделать в камере?

— Неужели разбил себе голову?

— Да, но не со смертельным исходом. — Блюм вдруг сосредоточенно посмотрел на противоположную стенку своего кабинета: — Бр-р!!

— Большие пропали деньги, патрон?

— Около трехсот миллионов, если в нашей валюте… Девиз моголов, вы сказали?

— Запрещенный и исчезнувший потом из истории.

— Вы ведь чисто говорите по-русски, Стенли?

— Чисто, как говорят в Москве.

— Вот и попробуйте с этим акцентом побеседовать с тем самым третьим самоубийцей. Он сейчас находится у них в тюремной больнице.

— Попробовать, не сработает ли девиз?

— Да. Я уже договорился, что к ним прибудет наш специалист. К счастью, сейчас такое время, когда спецслужбы могут между собой сотрудничать.

— Тогда придется открыть русским какие-то карты…

— Придется. Я уже обещал, иначе бы и разговор не состоялся, — Блюм, раздумывая, постучал пальцами по столу. — Раскрывайте все кроме одного, мой дорогой. Кроме того, к кому ведут эти непонятные связи у нас в Америке. Скажете, что мы этого просто пока не установили. А у них постарайтесь все, что можно, выведать.

— Само собой, — кивнул Торнвил. — Когда мне лететь?

На шестой день болезни Хак понял, что не выздоровеет. Он много раз видел, как болели этим другие люди, и как они вдруг теряли силы на пятый или этот самый, шестой, день. Те, с кем такое случалось, уже не выздоравливали. Им оставался день еще или два. И лежа у окна, он услышал, как одна соседка сказала другой: «Наш кузнец умирает. Такая беда, в расцвете лет».

Хак удивился, потому что не понял — отчего так решил Всевышний? Разве он больше не хочет, чтобы свершился самим им предписанный закон и желает чтобы великий трон империи сохранил на себе предателей?

С наступлением ночи Хак приказал вынести себя на крыльцо под темный звездный купол неба. Сегодня он снова его увидел, огромную бездонную чашу, храм, выстроенный Всевышним над головами людей. Высвеченный темной синевой, чтоб тот, кто способен оторвать свой взгляд от земли, ощущал верховные чертоги. С серебряными звездами, яркими сегодня как никогда.

О, если б Хак чем-нибудь провинился перед Создателем, разве позволил бы Он ему и далее возноситься взглядом в высь своего творенья? Разве не закрыл бы ее облачной пеленой? Такого бездонного купола, такой исходящей из него пространственной силы Хак никогда еще не видел. И эта сила не отвергала сейчас его, а приглашала к себе. Она стократно превосходила ту жалкую его человеческую, что забрала болезнь, не нужную ему более перед божественным промыслом и назначением, которое он уже очень скоро узнает. Всевышний не оставил его! Он хочет дать ему новую силу для нового, пока еще неизвестного дня!

Торнвил прекрасно знал Москву, посещал множество мест в этом городе, но в знаменитом здании на Лубянке, сердце русской контрразведки, ему, конечно же, бывать не приходилось. Здесь работали его противники. Они прекрасно, на протяжении многих лет, знали друг друга заочно. Уважали… да и, чего греха таить, немного взаимно побаивались.

Его проводили в дорогие генеральские апартаменты одного из замов верховного шефа Лубянки… Любят русские генералы служебную роскошь, что, впрочем, не мешает им порой очень здорово работать. Торнвил знал, что работают здесь не только высокопрофессиональные, но и, нередко, превосходно образованные люди.

Генералу с тремя звездами на погонах, видимо уже перевалило за шестьдесят. Его фамилия была известна в их международном разведывательном мире: один из крупных в прошлом русских нелегалов, успешно проработавший у них в Штатах в шестидесятые-семидесятые годы. Так и не попавшийся в их лапы, и, несомненно, оставивший после себя вербованную агентуру, которая работает и до сих пор. Пути Господни неисповедимы, где встречаться приходится! А ведь мог бы этот генерал сейчас не здесь, а у них в камере сидеть, в особой для этих людей арканзасской тюрьме.