Уоррен Мерфи - Черная кровь

— Сахиб, — представился Римо. — Бвана Сахиб.

— Так вот, мистер Сахиб, вам будет приятно узнать, что у Тайрона прекрасная успеваемость.

— Прошу прошения? — не поверил своим ушам Римо.

— У Тайрона Уокера прекрасная успеваемость.

— Тайрон Уокер — это живая бомба замедленного действия, — сказал Римо. — Вопрос только в том — когда именно он взорвется и причинит вред окружающим. Он абсолютно безграмотен и вряд ли умеет пользоваться даже унитазом. Какие у него могут быть успехи?

Говоря это, Римо приподнялся со стула, и рука Шокли медленно потянулась к «магнуму». Римо сел, и Шокли снова успокоился.

— В школе у него все в порядке, мистер Сахиб. Компьютеры никогда не лгут. Тайрон — лучший ученик в языковых искусствах, один из лучших — в графическом изображении слова, и в числе двадцати процентов лучших в базовом вычислительном мастерстве.

— Дайте-ка я попробую догадаться, — сказал Римо. Это чтение, письмо и арифметика?

Шокли слегка улыбнулся:

— Ну что ж, в былые времена это называлось так. До того, как мы приняли на вооружение новые, передовые методы обучения.

— Назовите хоть один, — сказал Римо — Все это изложено в одной из моих книг, — Шокли повел рукой в сторону стеллажа с книгами у себя за спиной. — «Приключения в стране образования. Ответ на проблему расизма в школе»

— Это вы написали? — сносил Римо.

— Я написал все эти книги, мистер Сахиб, — скромно ответил Шокли. — «Расизм под судом», «Неравенство в классе», «Черное культурное наследие и его роль в обучении», «Уличный английский — веление времени».

— А вы написали что-нибудь о том, как учить детей читать и писать?

— Да. Моей лучшей работой считается «Уличный английский — веление времени». В ней говорится о том, что настоящий английский — это язык черного человека, и о том, как белые властные структуры превратили его в нечто, чем он никогда не должен был стать, и тем самым дети черных гетто оказались в крайне невыгод ном положении.

— Это идиотизм!

— Да неужто? Известно ли вам, что слово «алгебра» — арабского происхождения? А арабы, разумеется, черные.

— Им будет очень интересно это узнать, — заметил Римо. — Ну, и как вы предлагаете изменить это невыгодное положение детей черных гетто в плане английского языка?

— Следует вернуться к изначальному, истинному английскому языку. Уличному английскому. Черному английскому, если хотите.

— Другими словами, раз эти неучи не умеют говорить правильно, давайте превратим их глупость в стандарт, на который должны равняться все остальные, так?

— Это расизм, мистер Сахиб! — гневно возразил Шокли.

— Насколько я смог заметить, сами вы не говорите на уличном английском. Почему же, если он такой уж святой и чистый?

— Я получил докторскую степень в области образования в Гарварде, — заявил Шокли, и ноздри его при этом сжались, а нос стал уже.

— Это не ответ. Получается, что вы не говорите на уличном английском, так как сами вы для этого слишком образованны.

— Уличный английский — прекрасный язык для общения на улице.

— А что, если они захотят уйти с улицы? Что, если им понадобится узнать что-то еще, кроме ста двадцати семи способов рукопожатия с похлопыванием в ладоши и притопыванием? Что будет, если они окажутся в реальном мире, где большинство говорит на нормальном английском? Они будут выглядеть тупыми и отсталыми, как ваша секретарша.

Римо махнул рукой в сторону двери, и перед его мысленным взором предстала женщина, все еще мучительно сражающаяся с шестью словами на обложке «Журнала черного совершенства и черной красоты».

— Секретарша? — переспросил Шокли. Брови его изогнулись, как два вопросительных знака.

— Да. Та женщина, в приемной.

Шокли усмехнулся.

— А, вы, наверное, имеете в виду доктора Бенгази.

— Нет, я не имею в виду никакого доктора. Женщина в приемной, которая не умеет читать.

— Высокая женщина?

Римо кивнул.

— Густые курчавые волосы? — Шокли округлил руки над головой.

Римо кивнул.

Шокли кивнул в ответ.

— Конечно, Доктор Бенгази. Наш директор.

— Храни нас Боже!

Долгие несколько секунд Римо и Шокли молча смотрели друг на друга. Наконец Римо сказал:

— Раз никто не хочет научить этих ребят читать и писать, то почему бы их не научить каким-нибудь ремеслам? Пусть станут сантехниками, или плотниками, или шоферами грузовиков, или еще кем-то.

— Как быстро вы решили обречь этих детей на прозябание в мусорной куче! Почему они не должны получить свою долю всех богатств Америки?

— Тогда почему, черт побери, вы не готовите их к этому? — спросил Римо. — Научите их читать, ради Христа! Вы когда-нибудь оставляли ребенка на второй год?

— Оставить на второй год? Что это означает?

— Ну, не перевести его в следующий класс, потому что он плохо учится.

— Мы полностью избавились от этих рудиментов расизма в процессе обучения. Тесты, интеллектуальные коэффициенты, экзамены, табели, переводы из класса в класс. Каждый ребенок учится в своей группе, где он чувствует себя в родном коллективе и где ему прививается вкус к общению ради постижения высшего смысла его собственного предначертания и в соответствии с опытом его народа.

— Но они не умеют читать, — напомнил Римо.

— По-моему, вы несколько преувеличиваете значение этого факта, — сказал Шокли с самодовольной улыбкой человека, пытающегося произвести впечатление на пьяного незнакомца, сидящего рядом за стойкой бара.

— Я только что видел парня, который в начале года выступал с приветственной речью. Он не умеет даже раскрашивать.

— Шабазз — очень способный мальчик. У него врожденная нацеленность на успех.

— Он вооруженный грабитель!

— Человеку свойственно ошибаться. Богу свойственно прощать, — заметил Шокли.

— Так почему бы вам его не простить и не изменить дату выпуска? — спросил Римо.

— Не могу. Я на днях уже перенес дату выпуска, и теперь никакие изменения недопустимы.

— А почему вы перенесли дату?

— Иначе некому было бы выступить с прощальной речью.

— Так, а этого парня за что сажают? — поинтересовался Римо.

— Это не парень, а девушка, мистер Сахиб. Нет-нет, ее не отправляют в тюрьму. Напротив, ей предстоит испытать великое счастье материнства.

— И вы перенесли дату выпуска, чтобы она но разродилась прямо на сцене?

— Как грубо! — сказал Шокли.

— А вам никогда не приходило в голову, мистер Шокли...

— Доктор Шокли. Доктор.

— Так вот, доктор Шокли, вам никогда не приходило в голову, что именно ваши действия довели вас до этого?

— До чего?

— До того, что вы сидите, забаррикадировавшись в своем кабинете за металлической решеткой, с пистолетом в руках. Вам никогда не приходило в голову, что если бы вы обращались с этими детьми, как с людьми, имеющими свои права и обязанности, то они бы и вели себя, как люди?