Джорджо Фалетти - Я — Господь Бог

Преподобный Маккин сник в кресле, обессилев, но не испытывая никакого страха. Видимо, пережитое оказалось настолько огромным и не поддающимся объяснению, что не оставляло места для каких-либо других чувств.

Он вышел из исповедальни бледный, и когда Пол, приходский священник, подошел к нему, то удивился его измученному виду.

— Что с тобой, Майкл, тебе нездоровится?

Он счел бессмысленным лгать. Кроме того, после случившегося у него и в самом деле не было сил служить полуденную мессу перед верующими. Месса — время радости и единения, и грешно осквернять ее мыслями, которые терзали его.

— Нет. Хотя, по правде говоря, мне что-то не совсем хорошо.

— Ладно. Иди домой. А службу проведу я.

— Спасибо, Пол.

В это время Пол как раз закончил разговор с одним прихожанином и попросил его подбросить Маккина в «Радость». Незнакомец представился как Вилли дель Кармине и указал на огромную машину, цвета которой Маккин даже не запомнил.

За время короткого пути он не произнес ни слова, глядя прямо перед собой, и выходил из задумчивости, только чтобы подсказать водителю дорогу, которую с трудом узнавал, хотя ездил по ней тысячу раз.

Оказавшись во дворе общины, он вдруг обнаружил, что машина уже отъезжает, а он даже не поблагодарил человека, оказавшего ему такую любезность, и не попрощался с ним.

Джон находился в саду и, увидев машину, поспешил навстречу. Необычайно впечатлительный, он обладал особым умением читать в душах людей.

Отец Маккин знал, что он сразу же почувствует — что-то не так. Он понял это еще по голосу Джона, когда звонил ему из церкви и предупредил, что вернется. И как бы в подтверждение тому Джон приблизился к нему нерешительно, словно опасаясь показаться бестактным.

— Все в порядке?

— Все в порядке, Джон. Спасибо.

Его помощник больше не задавал вопросов, проявив тем самым и другую черту своего характера — деликатность. Они слишком хорошо знали друг друга. Маккин понимал: Джон не сомневается, что в нужное время и в нужном месте он поделится с ним своей проблемой. Откуда же ему знать, что на этот раз все обстоит иначе.

Проблема представлялась неразрешимой.

Именно поэтому Маккин и встревожился, как никогда в жизни. Прежде ему доводилось слышать рассказы священников, которым люди признавались на исповеди в совершенных преступлениях. Теперь он понял, что переживали они при этом и в каком оказывались затруднении при исполнении своего долга служителей веры и церкви.

Печать таинства неприкосновенна. Поэтому исповеднику запрещалось сообщать кому бы то ни было то, что рассказывали ему в исповедальне.

Никогда и никоим образом.

Нарушение строжайшего правила не допускалось даже в случае смертельной угрозы для исповедника или других людей. Священник, нарушивший тайну исповеди, автоматически подвергался отлучению от церкви, и отменить его мог только папа, но понтифик крайне редко делал это, даже спустя годы.

Если грех составлял уголовное преступление, исповедник мог посоветовать кающемуся самому отдаться в руки правосудия или поставить это непременным условием для отпущения грехов. Больше он ничего не мог сделать и, самое главное, не мог сам или каким-либо косвенным образом сообщить о преступнике кому следует.

Случалось, что какая-то часть исповеди раскрывалась другим людям, но непременно только с разрешения исповедующегося и без указания его имени. Это касалось тех прегрешений, которые не могли быть отпущены без благословения епископа или папы. Однако при этом предусматривалось, что кающийся хочет освободить душу от невыносимой тяжести. В данном же случае отец Маккин не видел ни того, ни другого.

Человек объявил войну обществу.

Разрушал, косил жертвы, проливал реки крови и людских слез, порождал горе и отчаяние. С решимостью Господа, каковым, утратив рассудок, считал себя, Господа, который разрушал города и уничтожал армии еще тогда, когда действовал закон «око за око, зуб за зуб».

Чтобы не пускаться в долгие объяснения, Маккин коротко переговорил с Джоном во дворе и отправился в кухню. Как смог надел на себя приветливую маску и вошел в дом, чтобы пообедать вместе с ребятами, которые обрадовались, увидев его за столом по случаю маленького воскресного праздника.

Кое-кто, однако, не дал себя обмануть. И в первую очередь — миссис Карраро. Среди смеха, шуток и веселых разговоров за столом что-то почувствовали и двое ребят. Кэти Гранде, семнадцатилетняя девушка со смешным веснушчатым носиком, и Хьюго Сейл, еще один гость «Радости», внимательно наблюдавший за всем вокруг. Они то и дело вопросительно посматривали на него, словно недоумевая про себя, куда делся хорошо знакомый им отец Маккин.

После обеда, когда почти все вышли в сад порадоваться прекрасному солнечному дню, появились Вивьен и Санденс. Даже если девушка и огорчилась из-за отмены концерта, она и виду не подала, казалась спокойной и довольной, что вернулась в «Радость».

Она и ее молодая тетушка теперь выглядели гораздо более близкими людьми, чем в тот день, когда Вивьен приехала за ней. Натянутость, которая ощущалась между ними прежде, похоже, развеялась. Но самое главное — их отношения приобрели теперь совсем другой характер.

Это впечатление подтвердилось, когда Вивьен, с трудом сдерживая восторг, рассказала Маккину о том, что произошло, о новом повороте в отношениях с племянницей, о доверии и единении, к которым они так долго стремились и которые наконец сложились.

Теперь, ярким солнечным днем, он понял, сколь мало порадовался вчера за нее. Он не мог тогда не завести с ней разговор о трагедии на Десятой улице и последствиях, назойливо расспрашивая, есть ли у полиции какой-нибудь след, зацепка, какое-нибудь предположение относительно того, кто мог совершить это массовое кровопролитие.

Он с трудом подавлял в себе искушение отвести ее куда-нибудь в сторону и рассказать о разговоре в исповедальне, передать полученную информацию.

Теперь он понимал, что услышал от нее именно те ответы, какие только и мог получить в этой ситуации, когда все еще было впереди и любые сведения, какими располагала Вивьен как сотрудник полиции, являлись секретными в связи с ведущимся расследованием.

У каждого имелись свои исповедальные тайны. И каждый должен был нести груз ответственности, которую взял на себя, давая свой обет. Светский или религиозный, любой.

Ego sum Alpha et Omega…

Преподобный Маккин посмотрел из окна на зелено-голубую весеннюю панораму, которая обычно так радовала его, а теперь казалась едва ли не враждебной, словно вернулась зима — не в действительности, конечно, а лишь в его глазах.