Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

В погоне за этим сокровищем мы согрешили против Бога и человека. Мой друг погиб ради обладания им — сгинул вдали от дома при неведомых обстоятельствах, возможно, перенеся муки, достойные преисподней. Многие годы я жили, кормясь полуправдой о его смерти, в то время как осознание тайны, которую мы разгадали, точило мой разум.

Как Вы, вероятно, поняли, документами я не располагаю. Мой друг унес их — если не сам шедевр, то сведения о его пребывании — с собой в могилу.

Боюсь, у меня нет ни мужества, ни твердости, присущих мисс Бэкон. В отсутствие доказательств я предпочла жить скрытно, нежели разделить ее судьбу и кончить дни под замком в доме для умалишенных. Мне довелось наглядеться на страдания его постояльцев, чтобы испытывать страх при одной мысли о нем. Оправдываясь, скажу, что у меня на попечении находилась еще одна живая душа — бремя, которого мисс Делия была лишена.

И хотя другой мой добрый друг — профессор Гарварда — не одобрил бы того, что я собираюсь Вам поведать, когда-то давно он сам убеждал меня не уносить тайну в могилу. «Людей переживают их грехи, — сказал он, — заслуги часто мы хороним с ними». Мне было жутко слышать от него эти слова, ведь я и сама не раз вспоминала их со страхом и раскаянием. Тогда я пообещала ему, что попытаюсь обратить вспять этот замкнутый круг, и все еще надеюсь сдержать слово.

Вот почему я вернула все по местам, насколько было возможно: иные двери оказались замурованы. То немногое, что осталось, похоронено в моем саду. И все же к истине ведет много путей. Наш яковианский magnum opus, с 1623-го, — лишь один из них. Шекспир указывает на другой.

Я не питаю иллюзий на тот счет, что Вы захотите повторить путь, стоивший стольких жертв и лишений. Знаю лишь, что у Вас есть средства сохранить ключ к этому достоянию… Добиться того, чтобы заслуги нас пережили, а грехи остались погребены.

Искренне Ваша,

Офелия Фэйрер Гренуилл».

— Если Офелия считала мисс Бэкон правой, еще не значит, что так было на самом деле, — сказала я уже вслух.

Бен, стоя у раковины, выжал полотенце.

— Она думала, что у нее есть тому подтверждение, — сказал он. — Или у Джема Гренуилла. — Подойдя ко мне, он стал осторожно протирать мое лицо. — Синяк да пара ссадин. Вид вполне пристойный. У тебя крепкая голова, Кэт Стэнли.

Я поймала его за руку.

— Мы должны докопаться. Узнать, что удалось выяснить Гренуиллу. Должны.

Его лицо оказалось совсем рядом. Угрюмо кивнув, Бен тяжело встал со своего стула, чтобы сесть на соседний с моим.

— Хорошо. Итак, что мы имеем? — Он пробежал глазами письмо. — Офелия и Джем Гренуилл отправились искать «Карденио». Джему это удалось. Возможно, он также нашел свидетельство тому, что Шекспир вовсе не был Шекспиром. Потом Джем погибает, Офелия, лишившись доказательств, берет на себя обет молчания. Позже она возвращает все ключи к разгадке туда, откуда взяла. То, что было невозможно вернуть, она зарывает у себя в саду. Скорее всего в Хенли-ин-Арден.

— Возможно, она слышала, как Делия бредила, — хотя, если дожила до тысяча девятьсот тридцать второго, ей в ту пору было совсем немного лет. Отступим на семьдесят пять лет назад — и получится конец пятидесятых позапрошлого века, если не раньше.

— В каком году она смотрела бумаги Бэкон для Гренуилла? В тысяча восемьсот восемьдесят первом? Не могла она временно взять кое-что из бумаг — чтобы выяснить, надежно ли они охраняются? Что, если под запечатанными дверями подразумевался отказ в посещении «Фолджера»?

Я покачала головой:

— Добавить бумаги в коллекцию нетрудно — просто прячешь между страниц. Гораздо труднее забрать. По крайней мере большинство считает это непростым делом.

Губы Бена дрогнули в смущенной улыбке, а глаза смотрели задумчиво, как и до этого.

— В любом случае, — продолжала я, — Фолджер приобрел бумаги Делии (по крайней мере большую часть) не раньше нынешних шестидесятых. Возможно, что Офелия запрашивала разрешение посмотреть их повторно, чтобы вернуть взятое, но получила отказ.

— И взялась за лопату.

Я не удержала смешок.

— Чем обрекла нас на разорение цветников во всем Хенли.

— Если мы не выберем другой путь к истине.

«Наш яковианский magnum opus, с 1623-го…» — написала Офелия. Я вытащила каталожную карточку Роз, которую та положила в шкатулку с брошью. На ней требование оканчивалось словом «circa», то есть «около», сокращенного до «с.». Примечательно, что сначала она написала слово целиком — на свету были видны продавленные карандашом литеры «i» и нечто похожее на «r». Выходило, что ее привычка все уточнять сослужила мне добрую службу. Однако она никогда не допускала подмены действительного желаемым — по крайней мере в науке. В отношениях — сколько угодно. Зато теперь мы знали, откуда взялась пресловутая фраза про magnum opus. Почему только «наш»? Неужели у нее тоже хранился том фолио? Едва ли. Может, она поддерживала связь с учреждением, им обладавшим?

Слова о Шекспире, указующем на истину, казались еще бессмысленнее. Его строки можно трактовать как угодно, что с успехом демонстрируют антистратфордианцы и постановщики-авангардисты.

— Чаю? — спросил Бен, словно этим средством исцелялись все мировые скорби. Он прошел к плите и зажег под чайником огонь, а потом стал шарить по шкафчикам, пока не наткнулся на полку с двумя десятками сортов заварки. — Попробуем рассуждать логически.

— Офелия заявляет, что к истине ведет много путей, а потом упоминает яковианский magnum opus. Иными словами, путь номер один — собрание сочинений Шекспира.

Чайник засвистел, и Бен взялся разливать чай.

— В следующем же предложении она — или миссис Фолджер — говорит нам, что Шекспир указывает на какой-то «другой». Другой что? Путь, по всей видимости. Выходит, одни и те же книги содержат два отправления сразу? Получается бессмыслица.

Он передал мне кружку, и теплая вуаль пара, поднимаясь, окутала мое лицо.

Бен присел на корточки напротив меня.

— Нет, если второго Шекспира рассматривать в отрыве от книг.

Я подняла голову.

— То есть его самого, как человека?

Бен кивнул и пригубил чай.

— Подумай: куда он может показывать — буквально?

Я стала перебирать в памяти все изображения Шекспира. Портрет-гравюра на обложке фолио не подходил — у него не было рук. Так называемый чандосский портрет маслом, номер первый и основополагающий в коллекции Британского музея, — тоже. На этом холсте больше всего привлекали внимание глаза — умные, настороженные. Из прочего мне запомнились только скромный батистовый воротник и золотой блик простой круглой серьги. И снова никаких рук. Были и другие, менее достоверные портреты, на которых тонкая линия головы уравновешивалась богатством костюма — алым шелком с серебряными пуговицами или темной парчой с золотой и серебряной нитью. Однако все они были погрудными, в лучшем случае — поясными. И Шекспир никуда на них не указывал.