Измайлов Андрей - Русский транзит

Я, если кто отметил, не большой охотник расписывать подробности быта-нравов-оттенков жизни Нью-Йорка. И правильно! Чего ради расписывать?! Живу я здесь, а не туристом приехал. Все равно, кабы я про свое прежнее житье-бытье в Питере говорил: «Иду, знаете ли, мимо Исаакия, воздвигнутого, как известно, архитектором Монферраном в 1858 году, среди творений которого не менее знаменит Александрийский столп, установленный на Дворцовой площади в 1834 году, выше которого главою непокорной вознес себе памятник, как известно, Пушкин, музей-квартира которого находится неподалеку на Мойке, где и закатилось, как известно, в 1837 году солнце русской поэзии! А иду я в «Асторию» выпить-закусить, курочку попристойней снять!».

Вот и не углубляюсь. Кому надо, тот сам поднакопит деньжат и прилетит полюбоваться на красоты. Но! Нынешнее зрелище, парад этот, столь… столь… Да что говорить, если все местные старожилы вылупились! Ну и я, понятно, вылупился. Прикладное значение орава спидоносцев уже поимела – от слежки-погони нас отрезало – теперь только и остается вылупиться. Но особо высовываться не следует, права Марси.

Только ли в этом она права? Или только в этом и права?

Тутошнее светило Спилберг уж точно прав, прав и прав. Он изрек: «История повторяется трижды – сначала как трагедия, потом как комедия, потом как американское кино. Так оно и есть – но я в этом «американском кино» отнюдь не зритель, а каскадер без страховки, блин! Было, было! И в Питере на меня «стволы» наставляли, и по машине очереди выпускали, и Неву я ночью переплывал, и голяком по коридорам бегал, прихватив даму в охапку. И снова, и опять!

Когда я выглянул из спальни – пальба кончилась, значит пора! – и осознал происшедшее, стало мне худо. Не из-за моря крови – навидался. Из-за того, что кровь эта – агентов ФБР. Нет страшней греха – оказаться причастным к убийству фебрил. Халдей – ладно! Туда ему и дорога. Но трое федеральных агентов! И в руке у меня «томас» (собственно, за ним-то я и нырнул в спальню, хоть какое оружие самозащиты – под подушкой оставил). И окно вдребезги. И грохот изрядный от стрельбы в замкнутом пространстве. Не знаю, сколько всего джи-мэнов задействовано в операции захвата, но даже если только эти трое, гостиничные детективы уже подняты на ноги и вот-вот будут здесь. Времени на раздумья нет.

Я совершил гигантский прыжок – не вляпаться бы в кровь, дурная бесконечность! двойная память, прыжок сродни тому, в мастерской зарезанного Фэда Каширина… Не вляпался, устоял. Вцепился в необъятный пакет с обновками и выскочил в коридор. Пакет служил для прикрывания срама, но даст Бог – он, пакет, то есть его содержимое, послужит для прикрывания всего остального. Я драпал по коридору, прижав уши, – лишь бы никто не встретился, лишь бы никто не выглянул из номеров, лишь бы хоть одна дверь оказалась открытой и чтобы внутри – пусто! Хоть бы и подсобка из байки Вани Медведенко! Нет. Нет. И нет.

Тогда по лестнице! Этажом ниже – номер Вальки Головы! По лестнице, не лифтом. Этой лестницей только при пожаре пользуются, вот у меня как раз тот самый всякий пожарный случай! Надо было благополучно проскочить мимо лифта – до него оставалось метров пять, два прыжка, а там еще два прыжка, еще метров пять и – лестница. Говорю «надо было» потому что он, лифт, как раз бренькнул и засветился кнопкой прибытия. Полиция? Подкрепление джи-мэнам? Здешние детективы? Я уже в полете, боковым зрением поймал начало раздвижки лифта – и вот я по ту сторону. Все! Теперь меня ничто не остановит. Еще прыжок и – лестница.

Да? Ничто? Не остановит?

– Алекс!!! – вот что я услышал спиной. И, конечно, остановился. Круто обернулся.

Марси! Мне ли не узнать ее голос. Я прыгнул назад, к лифту буквально выдернул ее из поля зрения тех, кто был в кабинке, и опять же буквально пронес ее по воздуху – к лестнице. То-то пассажиры-обитатели охренели: лифт раздвинулся, вышла дама, тут ее хвать какой-то Конан-варвар и нету, и – осторожно, двери закрываются! Пригрезилось!

Она вела себя молодцом – ни визгов, ни дурацких вопросов «куда-зачем-в-каком-ты-виде?!». Впрочем, у нее ни минуты не было – за все про все ушло в общей сложности секунд сорок: от момента моего убытия из своего номера до момента моего прибытия в номер Головнина, где…

… где счет времени тоже пошел на секунды. Я прикидывал, как половчей одним ударом вышибить дверь в апартаменты Вальки, но она оказалась открытой. То есть прикрытой, но не на запоре – а у порога полулежал, опираясь спиной на стену, сам Головнин. И был он без сознания. Но жив. До порога он дополз, но не переступил, силы кончились, большая потеря крови.

Пусть первым бросит в меня камень любой праведник, но… не стал я теребить собрата по Афгану, киношно надрывать голосовые связки – «Валя!!! Ты жив!!! Скажи что-нибудь!!!» – и киношно же трясти его за плечи (в фильмах, кстати, принято так трясти тяжелораненных, что из любого здоровенького душу можно вытрясти!). Пульс нащупал – слабенький, но ровный. Вроде бы новых-свежих дырок в Головнине-Смирнове не понаделали, кроме вчерашней, в плече. Она, рана, и кровоточила, закапала все вокруг да около. Но не беспорядочно – дорожки прослеживались. Недосуг мне было размышлять, сам ли он, Головнин-Смирнов, обессилел, а то и друзья-враги поспособствовали. Я всмотрелся в глаза Марси – дышала она бурно, однако если и был в глазах испуг, то не за себя, а… за меня.

– Ты мне веришь? – не до подробных объяснений было.

Кивнула.

– Выйди в коридор и жди. У лестницы.

Кивнула. Никаких там «Врача-а! Полицию!». Молодцом!

Хотя… учитывая ночное прощальное Вальки Головы, вряд ли можно ожидать от мисс Арчдейл особого рвения по части вызова, например, полиции. Она мне верит (кивнула, во всяком случае). А я ей?

Оставшись один (Валька не в счет, он вне игры, он в глубоком обмороке), я раздраконил пакет, разворошил свертки. Я оделся. Белье, рубашка, галстук, костюм, плащ, туфли. Все тик-в-тик. Ага! И саквояж. Будь я в Совдепе, трижды подумал бы, а не пожертвовать ли саквояжем? Слишком у него дорожный вид. Мгновенно бы у выхода поинтересовались: «Съезжаете?». Вдруг постоялец вентиль у душа вывернул для дома, для семьи – уж будьте любезны вернуться и сдать номер! Но здесь… за все заплачено сторицей. Да, съезжаю, не ваше дело, это моя жизнь! Саквояж нужен! И не только для запасных свежих рубашек и прочих покупок – все на себя не напялишь! – но и для паковки в него прежнего, так сказать, оберточного материала. У Валентина Сергеевича Головнина я никаких своих следов пребывания оставлять не хочу почему-то.

Так! Теперь – следы самого Головнина. Говорю же, дорожки прослеживались – свежие, кап-кап: сначала в ванную и уже оттуда на выход, до которого так и не удалось ему… На кой Головнину ванная? Рану промыть? Может быть. Я аккуратно ступил туда – влажно, и розоватая, бледнеющая уже почти до прозрачности лужа под раковиной. Понимаю, если бы он в раковине плескался – натекло. Но ведь нет! Отстойник пропускает: кап-кап. Надо же! На последнем дыхании товарищ майор не рану промывал, а сантехнику пытался починить! Отвернуть отвернул, но завернуть обратно… то ли дыхания не хватило, то ли весь интерес потерял к трудовому процессу. М-мда, процесс пошел – и ушел.