Кристиан Мёрк - Дорогой Джим

— Спасибо, что приехала, Брона, — перебила Ифе, щелкнув затвором уже разряженной двустволки.

Брона, конечно, узнала карабин, который не раз видела, когда была еще маленькой, но, будучи служительницей закона до мозга костей, не могла не устоять перед искушением сделать еще один заход.

— А разрешение на него у тебя есть?

— Ты выписала его сама, — невозмутимо, без малейшего намека на сарказм в голосе, ответила Ифе. — Но если твоим парням удастся обнаружить в этом металлоломе хоть одно пулевое отверстие, я сама надену на себя наручники.

Мрачная и торжественная церемония, в которую принято превращать похороны в наших краях, способна нагнать тоску даже на покойника. Начинается все это в церкви Пресвятого Сердца, где собравшиеся с глупым видом таращатся на тех, кому посчастливилось занять места поближе к гробу с дорогим усопшим, и, опустив глаза долу и молитвенно сложив руки, хором затягивают In Paradisum. Допев, все плавно перемещаются в дом к отцу Мэллою — выпить по глотку кислого белого вина и потрепаться о том, как «жизнь меняется, но не кончается». А уже потом, убедившись, что преподобный с трудом водит осовелыми глазами, самые стойкие из скорбящих потихоньку перемещаются в заведение Мак-Сорли — опрокинуть по кружечке и посплетничать о том, кто покинул этот мир навсегда.

Однако когда речь зашла о Джиме, весь этот церемониал был перекроен заново еще до того, как его тело успело остыть.

Мы, конечно, заранее знали, что и в последний путь этот чертов ублюдок отправится не так, как все нормальные люди, — поняли это, когда в город начали прибывать скорбящие, с мрачными лицами и фанатично горящими глазами. Конечно, немало было и таких, кто явился из чистого любопытства, прослышав про «кровавый след», который наш не в меру сексуальный seanchai оставил после себя в графстве Корк. Ходили упорные слухи, что с ним разделались «три сестры» из местных. Сплетни разлетались, как горячие пирожки. Похороны собирались транслировать по местному телевидению. Ну и потом… Люди же имеют право знать? Наверное, именно по этой причине микроавтобусы с журналюгами с местных каналов так запрудили площадь, что там яблоку негде было упасть. Джонно, всегда державший нос по ветру, мигом поднял цену на пиво вдвое и, думаю, сколотил в этот день небольшое состояние, обслуживая всех этих парней и рассказывая им байки о «мяснике из Каслтаунбира», способного очаровывать девчонок до полной отключки. Благодаря этому он умудрился даже попасть в газеты — вырезав статью со своей фамилией, он вставил ее в рамочку и с гордостью повесил на стену над барной стойкой. Держу пари, она до сих пор еще там.

Однако чаще всего в эти дни на улицах Глендариффа попадались молоденькие девчонки с опрокинутыми лицами и скорбью в глазах, слетевшиеся сюда, чтобы проводить в последний путь человека, который «так и остался непонятым». Старая миссис Кримминс первая обратила внимание на то, что речь идет не просто о кучке каких-то малахольных. В среду, еще до отпевания, поливая свои нарциссы, она заметила, как мимо ее дома проходит поток женщин. Большинство явились с рюкзаками и бутылками воды в руках — и ни у одной не было при себе достаточно денег, чтобы снять номер в гостинице хотя бы на одну ночь. Все они, не сговариваясь, именовали покойного не иначе как «дорогой Джим» — это прозвище прилипло к нему намертво, затем его подхватили газеты, и оно, так сказать, стало визитной карточкой нашего города, к вящему неудовольствию местных жителей.

— И разговаривают они как-то странно, — твердила миссис Кримминс Джонно, от которого я, кстати, и услышала об этом. — В глаза не смотрят… и видно, что мыслями витают где-то далеко. Аж мороз по коже! Ни за что не пустила бы на порог ни одну из этих чокнутых хиппи — хоть ты меня озолоти!

Но тоненький ручеек скорбящих, двигающийся по дороге к городу, очень скоро превратился в бурный поток. Ощущение было такое, словно все племена из колена Израилева, махнув рукой на Египет, двинулись прямиком в наш город. Брона уже успела посадить в кутузку двух четырнадцатилетних девчонок за то, что те решительно отказались разойтись, а вместо этого приковали себя наручниками к фонарному столбу прямо перед зданием гарды — все потому, что им, видите ли, пришло в голову, что тело Джима лежит на столе в полицейском морге. В действительности же то, что еще недавно было Джимом Квиком, ныне обреталось в холодильнике порта (сделано это было именно для того, чтобы обмануть стекавшихся в город паломников). Три женщины разбили что-то вроде лагеря прямо возле дома отца Мэллоя, чтобы с утра пораньше занять лучшие места в похоронной процессии. Да-да, ни больше ни меньше. Просто цирк какой-то! Так что если люди считали, что сестрички Уэлш «малость спятили», то, получается, настоящих-то чокнутых они никогда не видели.

В последний день, который Джиму предстояло провести на нашей бренной земле, церковь была так забита народом, что Броне пришлось послать в Кенмар за подмогой. Прибыли пять патрульных машин. Каменные ступеньки, ведущие с главной улицы к массивной дубовой двери церкви, едва не подламывались под тяжестью народа — зареванные бабульки, девчушки с намалеванными на щеках цветочками, фоторепортеры, пихающие друг друга локтями, чтобы сделать удачный кадр. Мэри Кэтрин Кремин выпросила у отца его лучший фотоаппарат с телескопическими линзами, достаточно мощными, чтобы разглядеть прыщик на щеке отца Мэллоя.

Посоветовавшись, мы с сестрами решили не ходить. Учитывая, что все последние дни всех нас с утра до вечера допрашивали — похоже, полицейские еще не потеряли надежды уговорить нас сознаться, — мы подумали, что так будет лучше. Мы стояли насмерть — хотя бедняжка Фиона так рыдала на допросах, что, по-моему, полицейские решили, что это именно она разделалась с Джимом.

Однако когда настала суббота, я почувствовала, что соблазн слишком велик.

— У нас молоко закончилось, — объяснила я сестрам, которые несли караул под окнами коттеджа, отбивая атаки любопытных, стремившихся туда пролезть. — Я только туда и обратно, — соврала я. Нацепив бейсболку, оставленную кем-то из заокеанских ухажеров Ифе, я уселась на велосипед и покатила в ту сторону, откуда слышался гомон толпы. Ощущение было такое, словно я оказалась возле Колизея в тот час, когда наступает время кормить стаю голодных львов, — по спине у меня забегали мурашки вдвое крупнее тех, что появлялись, стоило мне только представить себе Джима лежащим в гробу. Какие-то пожилые супруги сфотографировали меня пару раз, когда я проезжала мимо них. На мгновение я даже пожалела, что тут нет Джима — пусть бы шепнул им на ушко то же самое, что тому громиле шведу, — и тут же устыдилась себя. Почему Эвви не отвечает на мои эсэмэски? Когда из-за угла вынырнула церковь, я как раз гадала, что из себя представляют девчонки в Сочи, куда укатила Эвви. Я молила Бога о том, чтобы они были страшны, как смертный грех.