Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

— Интересно. Он что, в депрессии?

— Нет, вряд ли. Он какой-то от всего отстраненный. Коридорный надзиратель говорит, он подробно записывает свои сны, а потом анализирует. Однажды надзиратель заглянул к нему в тетрадки, когда того не было в камере.

— Довольно оригинальное поведение. Интересные сны?

— Я один глянул — скорее сказал бы, это странно. Хорошо изложено, прекрасный почерк, гладкий стиль. Изучает свои сновидения, иногда вспоминает детство, а вот об убийствах, в которых обвиняется, — ничего.

— Это уж было бы слишком хорошо. Как вы думаете, он знает, что его тетрадки читают?

— Несомненно. Он сперва кажется немножко не от мира сего, но раза два так на меня глянул, что призадумаешься. А когда поразмышляешь, становится не по себе.

— Да, правда, не очень вяжется с тем, что он себя аттестует простым работягой. И наверняка образцовый заключенный, все тюремные правила знает и исполняет.

— Если бы все были такие, в тюрьме было бы полное спокойствие.

— Видимо, да. Но меня больше интересует, как он ведет себя на воле.

Мистраль явился на службу в 8.00 в дурном расположении духа. Перед отъездом он через силу перекинулся с женой парой слов. Она между тем воздерживалась от разговоров о состоянии его здоровья, которое из-за недосыпа становилось все хуже. Одна бессонная ночь тянула за собой другую.

Кальдрон, как обычно, был в кабинете уже в семь. Каждый день, в том числе в отпуске, он вставал в половине шестого. Час спустя насыпал коту в кормушку сухого корма, наливал большую миску воды и уезжал. Жена просыпалась, когда он выходил из квартиры. В кабинете первой его заботой было накормить золотую рыбку. Он брал крохотную коробочку и постукивал о край аквариума, высыпал туда порошок с противным запахом.

В одну секунду Кальдрон оценил, в каком состоянии находится Мистраль, и ничего не сказал. Они почти не говорили друг с другом, но согласились, что «здешний кофе в такое время пить невозможно» и пошли в бар неподалеку от площади Сен-Мишель.

— Жара как будто на спад пошла.

— Да, вот и хорошо. Что сегодня на этот счет болтают газеты?

Кальдрон открыл «Паризьен», лежащую на стойке и уже затрепанную — видно, другие посетители тоже его листали.

— Статей о жаре много. Вчера был введен в действие Белый план. [14] Режим особого положения для медицинских учреждений. «Протаскивают» министра здравоохранения за плохое руководство в кризисной ситуации. А так ничего особенного. Вот только есть заметка о нашем тройном убийстве и врезка от адвоката Бриаля: тот орет об аресте невиновного и смешивает с грязью полицию и следствие.

Кальдрон говорил об их делах как-то совсем равнодушно. С Мистраля сразу сон соскочил:

— Что-что-что?

— Я знал, что вас заденет за живое! — Кальдрон улыбнулся.

— Угадали. Так и нетрудно было угадать! Уверен, Бальм наградит меня фразой наподобие: «Вот ты и вышел на арену со львами: хочешь остаться живым — шевелись!»

Они расхохотались.

В кабинете Мистраля секретарша оставила две записочки на стикерах. Первая — по поводу звонка девушек из отряда Мистраля: «Ищем беглого шофера по делу Морена, есть прогресс». На второй было написано: «Заведующий лабораторией просил позвонить».

Мистраль снял трубку и набрал номер мобильного Ингрид Сент-Роз. В ее голосе был слышен оптимизм.

— Определили марку машины, которая наехала на Себастьена. «Крайслер-вояджер», модель 2001 года, серебристого цвета. Установили по осколкам фары, разбитой вдребезги. Криминалисты из кожи вон вылезли, чтобы примерно ее восстановить. Хуже пазла из десяти тысяч кусочков, но оно того стоило!

— А цвет как узнали?

— На заднем щитке и номерном знаке мотоцикла есть следы краски. Тот тип подбил мотоцикл правым крылом, фару разбил вдребезги, а крыло оставило на мотоцикле следы краски.

— Браво! Дальше какие у вас зацепки?

— Мы получим записи с камер наблюдения за движением от начала бульвара Сен-Жермен — Института арабского мира — до площади Бастилии, а потом с тех бульваров, которые идут от Бастилии. Наши сотрудники звонят дилерам «крайслера» в Иль-де-Франсе узнать, продавалась ли недавно правая фара, а если получится — кому продавалась.

— Как работается со службой ДТП?

— Прекрасно по всей программе. Никто не считается со временем, чтобы поймать лихача.

— Я позвоню начальнику службы, скажу спасибо. От Себастьена приходили весточки?

— Да, все нормально, лучше быть не может. Он весь день и почти всю ночь по уши в компьютере, так что не скучает. И настроение хорошее: он знает, что за лихачом гонятся, и в больнице за ним уход хороший.

Пока они разговаривали, секретарша положила на стол к Мистралю еще записочку: «Г-н Бальм просит вас, как закончите разговор, зайти к нему вместе с Венсаном».

Перед Бальмом лежала «Паризьен», раскрытая на статье о тройном убийстве. Мистраль с Кальдроном не глядели друг на друга, чтобы не рассмеяться. Первый зам кипел и был готов взорваться. Он грозно тыкал пальцем в статью и орал. Хотя двойные обитые двери его кабинета были закрыты, люди в секретарской слышали каждое слово из рыка первого зама.

— Мне звонили из кабинета министров по поводу этих убийств, спрашивали, что я думаю! Я им говорю — серьезных доказательств пока нет, рано еще связывать серию в Понтуазе с нашей. А тот, конечно, стал проедать мне плешь, как, мол, это важно, как озабочен министр, и бла-бла-бла, и все такое. Да в гробу министр все видал! Он сидит себе в отпуске и думает: «Пускай с теми, кто помер от жары, здравоохранение разбирается!»

Покуда Бальм переводил дух, Мистраль, чтобы вновь завести машину, вставил невинную, казалось бы, фразочку:

— Эти канцелярские крысы всегда так. Сидят в своих офисах, ничего о земле не знают, только машут красными тряпками, пугают: сегодня министр, завтра префект. Да еще и правда думают, что это поможет!

Бальм вскочил. Он был вспыльчив, за четыре секунды доходил до невменяемого состояния, а через десять успокаивался. Гнев его бывал титаничен, и начальники служб прежде всего старались найти повод завести его с пол-оборота. Так и тут: Бальма прорвало:

— Вот-вот-вот! Когда что не так, управление виновато, а когда все получается — они считают, что это их заслуга. Знаешь, что я тебе скажу, Людовик: не выношу, как у этих дундуков встает на чужое траханье! Вот так. Если он еще позвонит, я тебе скажу.

Гром грянул, молния ушла в землю. Когда первый зам задал свой вопрос, голос его звучал так, будто ничего не случилось — только лионский выговор был заметнее обычного.

— Ну а что делается?

— Ожидаю ответов от экспертиз: ДНК, акустическая биометрия. Надо еще встретиться со следователем из Понтуаза, с жандармами, подробней заняться последней убитой — Лорой Димитровой. Как видишь, хватает работы.