Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау

Анвальдт закрыл глаза и плотно сжал веки, пытаясь преградить путь слезам.

— Интересная у меня жизнь… Один отдает меня в приют, другой — в психушку. И еще утверждает, что это для моей же пользы…

— Герберт, рано или поздно ты все равно бы оказался в дурдоме. Так утверждает доктор Беннерт. Но вернемся к нашей теме. Я подговорил тебя убить барона, чтобы изолировать тебя, — еще раз соврал Мок. — Я не верил, что ты ускользнешь от езидов. Но зато я знал, что, убив барона, ты будешь в относительной безопасности. И еще я знал, что нужно сделать, чтобы ты не получил большого срока. Я думал: тюремные стены защитят Анвальдта, а у меня будет время поймать Эркина. Потому что единственным твоим спасением была ликвидация Эркина.

— Ну и как? Ты ликвидировал его?

— Да, окончательно и бесповоротно. Он просто погиб, а его святой дервиш считал, что он выслеживает тебя. Он так и считал до недавнего времени, но теперь снова послал мстителя, который сейчас лежит в твоей палате в дрезденской клинике доктора Беннерта. И опять у тебя есть немного времени…

— Ладно, Мок, сейчас ты меня спас. — Анвальдт поднялся с дивана и отхлебнул еще бульона. — Но придет следующий езид… доберется до Форстнера либо до Мааса…

— До Форстнера он уже не доберется. Наш дорогой Макс погиб в Бреслау вследствие жуткого несчастного случая: его размозжило лифтом. — Лицо Мока вдруг еще сильней побагровело, а шрамы побелели. — И вообще, о чем ты думаешь? Я оберегаю тебя изо всех сил, а ты только и думаешь о проклятии. Если тебе неохота жить, вот тебе пистолет, можешь застрелиться. Но только не здесь, потому что тогда ты раскроешь квартиру штази, предназначенную для конспиративных встреч. Как ты думаешь, почему я тебя оберегаю?

Ответа на этот вопрос у Анвальдта не было, а Мок хотел сменить тему.

— А с тобой что было? — Анвальдт не боялся менять тему. — Как ты оказался в штази?

— Эта организация охотно принимала высших офицеров абвера, куда я перешел в конце тридцать четвертого. Я ведь говорил тебе о своем переходе в одно из посещений Дрездена.

— Черт, долго я, однако, просидел в этом Дрездене, — горько улыбнулся Анвальдт.

— Дело в том, что все эти годы не было возможности уехать в какое-нибудь безопасное место… От Беннерта я знал, что из болезни ты выкарабкался…

Анвальдт резко вскочил, выплеснув остатки бульона из чашки:

— О Беннерте-то я не подумал… Ведь он же все обо мне знает…

— Не бойся. — Изуродованное лицо Мока выражало стоическое спокойствие. — Беннерт ни слова никому не скажет. У него по отношению ко мне долг благодарности. Я вытащил его дочку из-под развалин. Вот памятка об этом. — Он дотронулся до своего лица. — Рванула неразорвавшаяся бомба, и горящий толь с крыши слегка опалил мне физиономию.

Герберт потянулся и выглянул в окно: на улице милиционеры тащили какого-то пьяного. Ему стало не по себе.

— Мок, но ведь теперь милиция возьмет меня за убийство этого турка, труп которого лежит в моей палате у Беннерта!

— Вовсе нет. Завтра мы с тобой будем в Амстердаме, а через неделю — в Штатах. — Мок великолепно владел собой. Он достал из кармана крохотный листок, заполненный цифрами: — Это шифровка от генерала Джона Фицпатрика, высокопоставленного функционера ЦРУ. Абвер стал для меня пропуском в штази, а штази — пропуском в ЦРУ. Знаешь, каково содержание этой шифровки? «Выражаю согласие на приезд в США мистера Эберхарда Мока с сыном». — Мок расхохотался. — Поскольку документы у тебя на фамилию Анвальдт, а делать новые времени у нас нету, ты пойдешь как мой внебрачный сын…

Однако «внебрачному сыну» было вовсе не до смеха. Нет, он чувствовал радость, но ее несколько портило угрюмое, печальное удовлетворение, как после убийства заклятого врага.

— Теперь-то я знаю, почему ты меня все время оберегал. Тебе хотелось иметь сына…

— Ни черта ты не знаешь. — Мок изобразил возмущение. — Тоже мне, психолог хренов. Просто я слишком глубоко залез в это дело и боюсь не столько за тебя, сколько за себя. Я очень ценю свое брюхо и не желаю превращать его в домик для скорпионов.

Но оба они не верили этому.

В отеле «Челси» на Пятьдесят пятой улице в этот предутренний час было тихо и сонливо. Проживали здесь в основном постоянные клиенты: коммивояжеры и страховые агенты, которые в будние дни рано ложились спать, чтобы на следующее утро явиться на работу без песка в глазах и без несвежего алкогольного выхлопа.

Из этого дружно соблюдаемого распорядка выбивался постоялец с шестнадцатого этажа, снимающий большие трехкомнатные апартаменты. Его считали писателем. По ночам он работал за большим письменным столом, утром отсыпался, во второй половине дня куда-то выходил, а вечерами частенько развлекался в дамском обществе. Сегодняшний вечер затянулся до трех ночи. Именно в это время из номера «писателя» вышла усталая девица в темно-синем платьице с матросским воротником. Прежде чем закрыть дверь, она послала внутрь апартаментов воздушный поцелуй и направилась к лифту. Краем глаза она заметила двух мужчин, идущих навстречу ей по длинному гостиничному коридору. Поровнявшись с ними, она вздрогнула. У одного из них было страшное, в жутких шрамах, лицо Франкенштейна, у второго глаза горели фанатичным огнем. Оказавшись в обществе сонного лифтера, девица с облегчением вздохнула.

Мужчины подошли к номеру 16 F. Мок деликатно постучал. Дверь приоткрылась, и появилось лицо старика. Анвальдт схватился за дверную ручку и с силой рванул ее на себя. Голова старика оказалась зажатой между дверью и косяком, на пораненной ушной раковине показалась кровь. Собираясь закричать, старик открыл рот, который тут же был заткнут носовым платком. Анвальдт отпустил дверь. Старик стоял в прихожей и вытаскивал изо рта импровизированный кляп. Пораненные ушные раковины вспухали прямо на глазах. Анвальдт нанес резкий удар. Кулак пришелся по уху. Старик упал. Мок закрыл дверь, взял старика за шиворот, затащил в комнату и усадил в кресло. Два глушителя внимательно и строго смотрели на сидящего.

— Одно движение, попытка крикнуть — и ты подохнешь. — Анвальдт старался сохранять спокойствие.

Мок тем временем проглядывал книжки, стоящие на письменном столе. Внезапно он повернулся и с издевкой взглянул на беззащитного владельца номера:

— Ну что, Маас, у тебя все еще стоит? Как вижу, ты все так же любишь гимназисточек?

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Маас ощупывал пылающее ухо. — Вы меня с кем-то путаете. Меня зовут Джордж Мейсон, я преподаю семитские языки в Колумбийском университете.

— Мы изменились, Маас. Меня, Мока, скальпировал горящий тол, упавший с крыши, а Герберт Анвальдт малость растолстел от клецок — любимого блюда в дурдоме. — При этом Мок неспешно перекладывал бумаги на столе. — А у тебя обвисли брыли и выпали остатки когда-то красивых кудрей. Но темперамент у тебя остался прежним, да?