Стюарт Вудс - Перевертыши

В конце зала Лиз увидела обставленную мебелью комнату, как она догадалась, Эвана Драммонда и его жены с огромной кроватью под балдахином с прогнувшимся куполом, туалетным столиком и креслом. Один из стенных шкафов, расположенных по обеим сторонам кровати, был открыт, и через дверь можно было увидеть лишь пару одиноко лежавших на полке белых детских перчаток. Взяв в руки перчатки, Лиз сразу сообразила, что несмотря на довольно залежавшийся вид, они совсем не ношенные. Положив перчатки на место, Лиз отправилась в ту комнату, где светился огонек.

Судя по тому, что свет мерцал в окне наверху, в здании должен быть еще один этаж. Снова нащупав лестницу под ногами, Лиз начала подниматься по узеньким ступенькам. Добравшись до мансарды, Лиз заметила светящийся внутри огонек и быстро выключила свой фонарь. Несколько минут она стояла неподвижно, привыкая к темноте. Огонек мерцал из открытой настежь двери комнаты наверху. Лиз чутко прислушивалась, был ли кто-нибудь там. Но в доме царила тишина. Лиз была здесь одна.

Одолев последнюю ступеньку, Лиз намеренно ступала по краю, чтобы не было слышно скрипа от шагов. Тихонько встав рядом с дверью, Лиз затаила дыхание. Ей открылся загадочный мир мансарды. Аккуратно составленное стопками множество коробок, причудливые предметы мебели по углам комнаты, около стены торшер с бахромой на абажуре. На стенах — пустые рамы из-под картин.

Продвигаясь дальше по мансарде, Лиз заметила длинную вешалку с одеждой — простые и бальные платья, фраки и хлопчатобумажный костюм, который когда-то был белоснежным. Зайдя за угол, она обнаружила источник света. В дальнем конце комнаты на маленьком столике стояла ярко освещавшая комнату лампа. У одной стены стоял диван, у другой двухъярусная кровать из мореного дуба. Большой кофейный стол помещался между ними и лампа со столиком в конце комнаты.

Койка верхнего яруса была аккуратно застелена одеялом, наволочкой и простынью. В углу комнаты стояла вешалка для шляп, на которой висели пара джинсов и две спортивные рубашки.

Вдруг позади себя Лиз услышала какое-то шевеление и стук захлопнувшейся двери.

Лиз повернулась кругом, невольно издав какой-то странный звук, напоминающий одновременно крик и визг. Но комната по-прежнему была пуста. Шорох снова заставил ее обернуться, но это была лишь шуршащая на ветру бахрома торшера. Дверь захлопнулась от порыва ветра.

У Лиз вырвался протяжный вздох облегчения, и она опустилась на диван, подняв маленькое облако пыли. Прижав к груди руку, она старалась успокоить бившееся, как птица в клетке, сердце. Переведя дыхание и немного успокоившись, Лиз вдруг заметила на кофейном столике альбом для наклеивания вырезок. Она открыла его и сразу же наткнулась на довольно официальную фотографию членов семьи Драммонд, снятых на пороге дома в Плам Очед. Ясный взор Эвана Драммонда направлен в камеру, его рука покоится на руке жены. Немного позади, и в то же время между супругами, девочка восьми-девяти лет. Тут же, положив руки на плечи друг друга, нога на ногу сидели на крыльце два близнеца пяти-шести лет, которые, судя по всему, успокоились лишь на минуту с тем, чтобы фотограф мог снять их. Они были в повседневной одежде, в которой однажды воскресным днем их и застал странствующий фотограф.

Перевернув страницу, Лиз увидела еще фотографии, на которых члены семьи неестественно вытянулись перед объективом. Вскоре фотографии с родителями закончились, уступив место в альбоме исключительно Жермен и мальчикам-близнецам. На каждой странице альбома Лиз видела фотографии взрослеющих мальчиков, которым на последней странице можно было дать лет восемнадцать. Быстро пролистав в обратном порядке страницы альбома, Лиз подумала, что несмотря на разительное сходство братьев, она может отличить по взгляду и осанке Хэмиша от Кейра. Было интересно, как должна чувствовать себя мать двух сыновей, постоянно сомневающаяся, правильно ли она окликнула нужного ей сына. Находясь в обители Кейра, Лиз подумала, что испытываешь, когда любишь человека, зная о том, что у него есть двойник.

Именно в этот момент она как никогда трезво оценила всю серьезность пришедшей ей в голову мысли о том, что она любит Кейра Драммонда.

Внезапно Лиз почувствовала себя незваным гостем. Она чувствовала, что попала в самый центр мира Кейра, в котором до сих пор было место его брата. Она заставила себя встать и быстро выйти, боясь неожиданного возвращения хозяина. Не дай Бог, чтобы ее тут застали или хотя бы предположили, что она тут была. Лиз быстро сбежала по лестнице, светя фонариком перед собой, понимая, что, если Кейр застанет ее тут, он никогда больше не заговорит с нею.

Поздно ночью, когда она спала в своей постели, ее разбудил Кейр. Сонная, она повернулась к нему, а он прижался к ней покрепче, нежно поглаживая ее затылок.

— Где ты был? — пробормотала она.

— Здесь, недалеко, — ответил он, целуя ее.

— Я скучала по тебе, — сказала она, закидывая на него свою ногу.

— Не больше, чем я по тебе, — прошептал он, ложась на нее сверху.

Несмотря на то, что Бак и Джеймс находились совершенно одни в бывшем поселении рабов, они говорили на местном диалекте, который не понимал ни один белый. Эта речь содержала элементы гулахского и гичского диалектов, на которых говорили обитатели отдаленных северных областей Джорджии и Южной Каролины. Язык, на котором говорили рабы и их потомки на Камберленде, был теперь в обиходе лишь у Бака Моусеса и его внука Джеймса.

— Надвигаются большие перемены, — сказал Бак.

— Какие перемены, дедушка?

— Над Камберлендом собираются грозовые тучи. Тут многое изменится. Хорошо, что я не доживу до этого дня.

— Ты что, собираешься умереть, дедушка? Ты пережил своих четырех жен и всех старожилов этого острова. Мне кажется, ты будешь жить вечно.

Улыбнувшись беззубым ртом, Бак Моусес заметил:

— Признаться, я и сам до недавнего времени думал так же. — Затем лицо его снова стало серьезным, и он продолжил: — Но я все-таки умру так же, как умирают все люди. Только отца твоего я все равно переживу.

На минуту сосредоточившись, чтобы понять, о каком отце идет речь, Джеймс оторопел. Бак никогда раньше не говорил ему о таких вещах.

— Ты ведь догадывался? — спросил Бак.

— Возможно, — ответил Джеймс, по-прежнему осторожничая распространяться на такую щепетильную тему.

— Он никогда не признается тебе в этом, — сказал Бак, мелкими глотками отпивая настоенный на травах чай. — Я имею в виду то, что он никогда не скажет об этом прямо. Но намекнуть он тебе все равно намекнет. Такого случая он не пропустит. Я ведь знаю его с грудного возраста. Но то обстоятельство, что ты его сын, может принести тебе много неприятностей.